С ума сойти можно...

Новый перевод "Гордости и предубеждения" Дж. Остен

О, моё бедное ламатьяве...

UPDATE: Нашла ссылку на интересную статью об этом переводе в частности и о проблемах перевода литературы другой исторической эпохи вообще: http://www.thinkaloud.ru/feature/lan-mesh-nastik.pdf

запись создана: 29.02.2008 в 20:46

@темы: Переводы, Книги, Ссылки

---

Много знать не вредно...

...но зачем из кожи лезть?
Прочти Шекспира — там всё есть. (с)

В честь праздничка мой любимый сонет (я, как всегда, до ужаса предсказуема):

Then hate me when thou wilt...

Then hate me when thou wilt; if ever, now;
Now, while the world is bent my deeds to cross,
Join with the spite of fortune, make me bow,
And do not drop in for an after-loss:
Ah, do not, when my heart hath 'scoped this sorrow,
Come in the rearward of a conquer'd woe;
Give not a windy night a rainy morrow,
To linger out a purposed overthrow.
If thou wilt leave me, do not leave me last,
When other petty griefs have done their spite
But in the onset come; so shall I taste
At first the very worst of fortune's might,
And other strains of woe, which now seem woe,
Compared with loss of thee will not seem so.

В переводе С. Я. Маршака

Уж если ты разлюбишь, - так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!

И если скорбь дано мне превозмочь,
Не наноси удара из засады.
Пусть бурная не разрешится ночь
Дождливым утром - утром без отрады.

Оставь меня, но не в последний миг,
Когда от мелких бед я ослабею.
Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг,
Что это горе всех невзгод больнее.

Что нет невзгод, а есть одна беда -
Твоей любви лишиться навсегда.

В исполнении С. Никитина

@темы: Жизнь, Песни, Цитаты

---

Порадовало

Сопроводительный комментарий к ютубовскому ролику "ITV's Jane Austen season Trailer"

Mansfield Park was awful - arguably, along with ITV's 2007 The Old Curiosity Shop, the worst adap ever.

(вольный перевод) "Мэнсфилд-парк" ужасен, претендуя вместе с "Лавкой древностей" 2007-го года на звание худшей экранизации всех времен.

По чистой случайности, я видела новый "Мэнсфилд-парк" и понимаю чувства комментатора... но всё же считаю, что "Лавка" хуже. Взять главную героиню книги и сделать из неё прямую противоположность (если не в нравственном, то во всех прочих смыслах) — преступление против первоисточника, да. Но зарезать на корню весь идейно-эмоциональный посыл оригинала, а потом с неподражаемым цинизмом сделать вид, "что так и былО"...

@темы: Диккенс, Экранизации

---

Счастье есть

"Россети где-то говорит — горько, но очень справедливо,— что хуже всего атеисту, когда он чувствует благодарность, а благодарить ему некого".

Благодарить "random fluctuations in the space time continuum" (с) ("случайные флуктуации пространственно-временного континуума") как-то не комильфо... возблагодарить, что ли, современную медицину?

P.S. Подробностей не будет.

@темы: Жизнь, Настроения

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Безумная пятница

Началась она с того, что я проснулась от звона разбитой кружки (кот столкнул её со стола) — моей любимой, а точнее, единственной, из которой мне удобно было пить чай. Остальные либо слишком маленькие, либо слишком большие.

Потом на работе погас свет — горела какая-то подстанция. Два с половиной часа мы сидели, ничего не делая, пока нас наконец не отправили по домам.

По дороге домой я пошла по книжным магазинам. В "Книжной лавке писателей" за отдельным столиком сидела Галина Усова, та самая, переводчица "Фермера Джайлса". Я хотела подойти, да постеснялась. Теперь жалею — вдруг среди книг были её переводы английских и шотландских баллад? Зато в отделе иностранных книг я обрела свою стародавнюю мечту - "Шуттовской рай" и 14-ю книгу МИФов (которая у меня на втором месте после 8-й).

И, в лёгком офигении от всего вышеперечисленного, я, не обнаружив в обоих магазинах "Англии" ничего особо интересного, таки пошла к кассе правого. Да, в прошлый раз там красовался "Art of Discworld". А в пятницу висело вот это:



И под ним стояли "Unseen Academicals", с точно такой же обложкой, разумеется.

После долгих размышлений я купила календарь. Зачем, хоть убей, не понимаю.

Несколько цитат (чтоб не один лытдыбр):

Из "Шуттовского рая"

"How in the world did someone that ignorant and naive get to be a multimillionaire?"

"Not to belabor the obvious, sir," Becker said softly, "I believe he inherited it."

Phule wrinkled his nose in disgust. While he had borrowed seed money from his munitions-baron father, he had long since paid it all back, with interest, and considered his wealth to be self-made. As such, he had little tolerance for those who inherited their wealth, and none at all for those who were foolish with what money they had.

"Oh well," he said, "it takes all kinds... I guess."

— Каким это чудом настолько наивный и невежественный мальчишка смог стать мультимиллионером?

— Не сочтите за разъяснение очевидного, сэр, — тихо ответил Бикер, — полагаю, что он получил наследство.

Шутт с отвращением наморщил нос. Хотя он и занял стартовый капитал у своего отца, военно-промышленного магната, но уже давно вернул его с процентами и считал свое состояние нажитым собственными усилиями. Поэтому он проявлял мало снисходительности к тем, кто унаследовал богатство, и совсем уж терпеть не мог тех, кто по-дурацки обращался с доставшимися им деньгами, сколько бы их ни было.

— Что ж, — сказал он, — люди бывают разные... наверное.

Перевод последней фразы не передаёт "позитивного оттенка", содержащегося в оригинале поговорки, к которому, собственно и относится сомнение Шутта. Но я уже привыкла к такому варианту.

It's been my experience that the people who program computers are very much like the machines themselves when it comes to dealing with users. They do specifically what they're instructed to — usually — but seldom anything else.

Из собственного опыта я пришёл к заключению, что люди, программирующие компьютеры, сами очень похожи на машины в отношении общения с пользователями. Они делают именно то, что им говорят — как правило — но редко что-либо сверх задачи.

"My name is Maxine Pruet."

As expected, that caught Phule's entire attention, though he made a deliberate effort to remain outwardly casual.

"Of course," he said. "Forgive me for not recognizing you from your picture."

"What picture was that, Captain?"

"Well, it was two pictures, actually," Phule said. "One profile, one full face."

— Меня зовут Максина Пруит.

Как она и ожидала, теперь внимание Шутта полностью переключилось на нее полностью, хотя он намеренно сохранял небрежное выражение лица.

— Конечно, — ответил он. — Извините, что не узнал вас по фотографии.

— Что за фотография?

— Две фотографии, если быть точным, — сообщил он. — Одна в профиль, вторая анфас.

Из "MYTH-taken Identity"

The third from the last card in the pack was Skeeve. I didn't need the shocked looks on the faces of my friends to know I'd hit it. I could hear his inner voice talking to itself, probably at the last minute that his card had been stolen or copied.

Wow, that girl is really something. She's a vampire! Aahz wouldn't like that. He was really upset when he found out Blut was behind our tent. Sometimes he worries too much. They don't seem so bad... I think Casandra really likes me. I hope she's impressed. I feel like a phony, but everyone's treating me like a big shot...

I shoved the card away from me. I'd heard and felt more besides that inner monologue, a whole lot of things I really didn't want to know about my ex-partner's inner workings. I felt as if I was barging into his mind, like mental breaking and entering.

"Destroy it," I croaked. "Now!"

Третья карта с конца карта принадлежала Скиву. Я понял это и без потрясённых лиц друзей. Я слышал его внутренний голос, разговаривающий сам с собой, скорее всего, в последнюю минуту перед тем, как карту украли или скопировали.

Ух ты, эта девушка просто потрясающая. Вампир! Аазу бы это не понравилось. Как он расстроился, узнав про дверь на Блут из нашей палатки. Иногда он чересчур беспокоится. Они не такие уж страшные... Похоже, я по-настоящему нравлюсь Кассандре. Надеюсь, я произвёл на неё впечатление. Чувствуешь себя самозванцем, но все ведут себя так, будто я важная персона...

Я оттолкнул карту. Я услышал и почувствовал ещё многое, кроме этих мыслей, — кучу всего, что происходило внутри моего бывшего партнёра и чего я на самом деле знать не хотел. Я чувствовал себя так, будто без спроса вторгся в его мозг, взломав при этом замок.

— Уничтожьте её! — хрипло приказал я. — Немедленно!

Из "Незримых академиков"

'Don't just mess about like kids kicking a tin! Play football! I am the Archchancellor of this university, by Io, and I will rusticate, or otherwise expel, any man who skives off without a note from his mother, hah!'

Gloing!

'You will arrange yourself into two teams, set up goals and strive to win! No man will leave the field of play unless injured! The hands are not to be used, is that clear? Any questions?' A hand went up. Ridcully sought the attached face.

'Ah, Rincewind,' he said, and, because he was not a determinedly unpleasant man, amended this to, 'Professor Rincewind, of course.'

'I would like permission to fetch a note from my mother, sir.'

Ridcully sighed. 'Rincewind, you once informed me, to my everlasting puzzlement, that you never knew your mother because she ran away before you were born. Distinctly remember writing it down in my diary. Would you like another try?'

'Permission to go and find my mother?'

— Хватит суетиться вокруг, словно мальчишки с жестяной банкой! Играйте в футбол! Я Архиканцлер этого университета, и я отчислю, или просто выгоню прочь любого, кто прогуляет тренировку без записки от мамы, ха!

"Бумц!"

— Разделитесь на две команды, поставьте ворота и постарайтесь выиграть! Ни один человек не покинет игровое поле, если не будет ранен! Руками не пользоваться, ясно? Вопросы?

Одна рука поднялась. Чудакулли взглянул на лицо, к ней прилагающееся.

— А, Ринсвинд… — пробормотал Архиканцлер, и, поскольку он не был преднамеренно грубым человеком, добавил: — профессор Ринсвинд, разумеется.

— Разрешите принести записку от мамы, сэр?

Чудакулли вздохнул.

— Ринсвинд, однажды вы, к немалому моему изумлению, поведали мне, что не знаете своей матери, потому что она сбежала ещё до вашего рождения. Прекрасно помню, как записал этот поразительный факт в своём дневнике. Попробуете что-нибудь ещё?

— Разрешите отправиться на её поиски?

"Логика Фигаро" в действии, ага:

Бартоло. Вы на ней женитесь.

Фигаро. Без согласия моих благородных родителей?

Бартоло. Назовите их, укажите их.

Фигаро. Дайте срок, я с ними увижусь, я уже пятнадцать лет их разыскиваю.

@темы: Жизнь, Книги, Цитаты

---

Ровно 70 лет назад...

12 апреля 1940 года Ленинградский театр комедии показал в постановке Николая Акимова "Тень" Евгения Шварца.

"Отбрасывать тень" (Дм. Быков)

Нас занимает эволюция классического европейского сюжета о человеке без тени - сюжета, который после знаменитой повести Шамиссо о Петере Шлемиле (1814) кто только не обрабатывал. Наиболее знамениты, однако, оказались две сказочные вариации на эту тему - андерсеновская и шварцевская. Шамиссо рассматривал трагедию человека, выпавшего из числа живущих, вышагнувшего из обыденности и потому становящегося изгоем. В романтическом повествовании Шамиссо тень - метафора человечности, даже, пожалуй, и души - ибо именно душа роднит человека с другими; утратив то, что есть у всех, он обречен на одиночество и холодную, абстрактную ученость. Андерсен трактует эту историю иначе: для него тень - символ бытовой приземленности, наглости, уверенного преуспеяния, и сказка этого терзателя детских душ кончается вполне в его духе: с ученым расправляются, а сбежавшая его тень, обнимая принцессу, веселится на троне. Шварц идет дальше всех, придумывая финальный сюжетный ход, вполне достойный Андерсена и уж подавно Шамиссо. Когда ученого обезглавливают, тень его тоже остается без головы - и перепуганному королевскому двору приходится согласиться на воскрешение ученого. "Иногда надо идти на смерть, чтобы победить".

В основе шварцевского сюжета - гениальная догадка о паразитической природе зла, светлая мысль, которой не допускал Андерсен. Зло обязано заботиться о добре, оберегать его, поскольку оно этим добром питается; тень обязана беречь источник света, ибо он же - источник ее существования. [...] Кстати, Воланд ровно в это же время (роман в 1938 году закончен, пьеса начата) спорит с Левием Матвеем о свете и тени и получает заслуженное клеймо "старого софиста", но совпадение более чем показательно. Софистом называется тот, кто выворачивает наизнанку простую и очевидную истину. Воланду кажется, что он служит Богу, доказывая его бытие от противного. На деле он существует только потому, что само существование света предполагает и наличие "теневой стороны вещей". В определенных условиях, когда в обществе становится слишком много Цезарей Борджиа и Юлий Джули, то есть все понимающих циников и "обеспеченных людей с голодными глазами", эта теневая сторона вещей становится особенно заметна и начинает даже казаться единственной. Тогда тень перестает знать свое место; и это уже серьезно.
[...]
Без теней обходятся либо ангелы, либо вампиры. Но в том и состоит высшая мудрость, чтобы эту тень не холить, не растить и не обожествлять, провозглашая единственной сущностью вещей, - а вот именно что отбрасывать.

@темы: Книги, Цитаты

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

А сейчас...

будут иллюстрации.

Пожалуй, самая моя любимая — первая встреча Дика и Маркизы в исполнении Фредерика Барнарда (Frederick Barnard):



Источник: http://www.victorianweb.org/art/illustration/1912/4.html

Очень внятно передан "художественный контраст", и позы обоих персонажей крайне выразительны.

И сразу угадывается строчка из текста, которую иллюстрирует картинка: "She seemed as much afraid of Dick, as Dick was amazed at her".

Из "претензий": Маркиза, пожалуй, должна быть всё-таки поменьше ростом (если следовать оригиналу), и Дик, имхо, здесь слишком молод.

Хоть в тексте и нет прямых указаний на возраст Дика, мне он (по общему впечатлению) скорее представляется "молодым человеком" лет 25, чем юношей.

В общем, я склонна считать, что на иллюстрации изображена "душа Дика", а не его действительный внешний облик.

А вот в рисуночном варианте (Ink and wash drawing) Дик выглядит более... традиционно. :)

А это цветной вариант:



Тот же сюжет в исполнении Хэролда Коппинга (Harold Copping):



Источник: http://www.victorianweb.org/art/illustration/copping/19.html

Как верно замечает комментатор на страничке, Маркиза здесь слишком чистенькая и ухоженная. Он же пишет о том, что иллюстратор сделал Дика куда моложе (хотя, по-моему, как раз здесь это незаметно) и более прилежным — в отсутствие хозяев он что-то пишет! Но, как сказал один умный человек, мы же не видим, что — возможно, он рисует карикатуру на Салли Брасс. :)

Да, а ещё Дик выглядит довольно упитанным, что хорошо согласуется с его собственными словами (когда он просыпается после болезни).

Тот же художник, Маркиза у одра больного:



Источник: http://www.victorianweb.org/art/illustration/copping/20.html

Как и первая картинка, имхо... несколько чересчур ярка и красочна.

А вот две найденные в сети "неопознанные" картинки игры в криббедж:





Та же сцена, Джордж Альфред Уильямс (George Alfred Williams), иллюстрация к "Ten Girls from Dickens" — одному из многочисленных сборников "детских портретов" из произведений Диккенса:



Не могу не процитировать несколько замечательных мест из сей книжки (главы, посвящённой Маркизе):

The victim cried, but in a subdued manner, as if she feared to raise her voice; and Miss Sally ascended the stairs just as Richard had safely reached the office, fairly beside himself with anger over the poor child's misery and ill-treatment.

Или:

Feeling sure that this verdict was in consequence of his defence of Kit, Mr. Swiveller took his dismissal in profound silence, and turned his back upon Bevis Marks, big with designs for the comforting of Kit's mother, and the aid of Kit himself. His only regret in regard to the matter was in having to leave the Marchioness alone and unprotected in the hands of the Brasses, and little did he dream that to the small servant herself, to the Marchioness, rather than to him, Kit and his mother were to owe their heaviest debt of gratitude -- but it was so to be.

Но "венец всему" — это заключительный абзац:

In a word, Mr. Swiveller kept the Marchioness at this establishment until she was, at a moderate guess, full nineteen years of age, at which time, thanks to her earliest friend and most loyal champion, Richard Swiveller, the shadows of a bitter past had been chased from her memory by a happy present, and she was as good-looking, clever, and good-humored a young woman as ever a real Marchioness might have been.

Ффсё. Конец сказки. Я не понял — они, что, настоящий конец неприличным для детей посчитали??? Или спойлерить не хотели? Но про смерть Нелл в книге рассказывается, я специально проверяла...

А ещё вот здесь имеется целая галерея иллюстраций "Физа" (чей стиль, я честно признаюсь, недолюбливаю) к "Лавке древностей".

Процитирую небольшой отрывок из книги "Dickens and Phiz" (M. Steig):

If Browne was not Dickens' ideal illustrator for the more heartrending episodes featuring Nell, he was certainly the one to manage a problem of interpretation such as was given to him with the character of the "Marchioness," the scullery maid of uncertain origins and age. Until the novel's last chapter, we are never told how old she is, and she seems at times a very small child and at other times an adolescent (according to the narrator in the final chapter, she is Nell's contemporary, thirteen or fourteen). It is tempting to conjecture that Dickens let Browne into his secret that he intended to make her the daughter of Sally and Quilp, omitting the crucial passage only later, when he revised the proofs. For there is a definite resemblance between the faces of Sally and the "small servant," in the latter's first appearance (in the cut showing them outside the Single Gentleman's door — [ch. 35]). This resemblance is not noticeable in the next cut, depicting Dick spying upon the Marchioness' meager meal (ch. 36), nor is it repeated.

Browne subsequently shows the Marchioness as a wizened creature, looking like a little old woman (the card-playing scene, ch. 57), as a fay-like being (in Dick's sickroom, ch. 64), and as a not implausibly improvable young girl (arriving with edibles for Dick, ch. 66). A few years later, as one in a set of four extra illustrations for the novel, Browne portrayed the Marchioness, supposedly as she was at the sickroom stage of the book, as an attractive girl in late adolescence — less an instance, I think, of Phiz's inconsistency than of his response to the mixed intentions of the novelist in his making the Marchioness the offspring of the demonic Quilp and Sally, a workhouse orphan who has suffered great privations, and yet at the same time a suitable wife for Dick. (See also the reproduction of an initial sketch for this engraving in E. Browne, facing p. 254.)

Вот последняя иллюстрация, о которой идёт речь:



Источник: http://www.victorianweb.org/art/illustration/phiz/79.html

И увидев которую, я чуть не рухнула со стула. :) Мало того, что если б кто-нибудь спросил бы меня, кто из персонажей "Лавки древностей" на ней изображен, я бы догадалась только по картам — а без них не задумываясь бы ответила "Нелл"... но я бы в жизни не подумала, что это рисовал Физ!!! (Видевшим хоть один из его вышеприведенных рисунков, я думаю, понятно почему.) "Подходящая жена для Дика", да? Хмм.

И ещё раз о Физе. В книге "The Lure of Illustration in the Nineteenth Century" я нашла фронтиспис ко второму тому "Часов мистера Хамфри":



Попробуйте отыскать на нём Дика и Маркизу. ) Угу-угу. Вот это Физ, тут не ошибёшься. Ничего, что Маркиза на тот момент должна быть лет на 6 постарше и выглядеть попрезентабельнее? Или боялись, что читатели не поймут, о ком речь?

Кстати, насколько вообще разумно было так спойлерить (это относится и к изображению Нелл) в начале второго тома?

Но да, именно так я и представляла этот момент в изображении Физа (я прочитала описание фронтисписа раньше, чем его увидела)... и надо отдать должное, других иллюстраций на эту тему мне не попадалось.

@темы: Диккенс

---

Чем дольше я...

знакомлюсь с зарубежными исследованиями творчества Диккенса, тем больше уважаю советских литературоведов.

Нет, серьёзно, после истолкования кровоточащих ног Нелли... эээ... в духе Красной Шапочки, после объявления сцены, где дед ворует у внучки деньги, "символическим изнасилованием" и беззастенчивых высказываний вроде "the marriage’s [имеется в виду брак Дика и Маркизы] associations with incest and pedophilia are too blatant to ignore" несколько обязательных напоминаний о "благодушных иллюзиях" Диккенса, мечтавшего о примирении двух враждебных классов, кажутся чем-то совершенно безобидным.

Если кого-то заинтересовал третий пункт, поясняю: взято сие из книги "The January-May Marriage in Nineteenth-Century British Literature (E. Godfrey)", автор которой то и дело ничтоже сумняшеся приравнивает к инцесту (или хотя бы связывает с таковым) не только женитьбу опекуна на воспитаннице ("intermingling of parental and spousal roles", угу), но и браки с большим возрастным разрывом ("January-May Marriage") вообще!

"...in recognizing the guardian-child marriage as a normative, indeed «comfortable», ideal, Dickens reshapes his former depiction of incest as a tragedy to be avoided at all costs", причем в качестве примера последнего приводятся неосуществившиеся браки Мэделин Брэй-Артур Грайд и Нелл-Квилп. Тридцать три раза массаракш, а инцест-то тут при чём? Разумеется, это "участь хуже смерти", но не потому что инцест и даже не (только) потому что "мужья" сильно старше... а потому, какие именно "мужья".

Что же до "педофилии", то в этой части автор демонстрирует прямо-таки образцовое умение выдергивать цитаты из контекста.

Later, Dick Swiveller supports the Marchioness from his annuity, becoming the unofficial guardian of the parentless child, and sends her to boarding school. While he visits her, he reflects on his dual role as parent and as lover, and the reader learns what he already knows: "it occurred to him, but not for the first time, that if she would marry him, how comfortable they might be!" (552, emphasis added)

Угу-угу... только несколькими предложениями раньше (не иначе как специально для критиков-извращенцев) рассказчик сообщает: "Короче говоря, мистер Свивеллер держал маркизу в пансионе довольно долго, а когда этой очаровательной, умненькой, веселой девушке исполнилось, по приблизительным подсчетам, девятнадцать лет, ему пришлось задуматься — что же с ней делать дальше?" Таким образом, это самое "не впервые" явно относится ко времени после того, как маркиза "стала достаточно взрослой". (И, на мой взгляд, Дик с этим всё-таки малость "протормозил". Не с предложением, конечно, а с "мыслями на тему". )

Скорее уж почвой для подобного обвинения могло стать его намерение жениться на Нелли. Хотя из текста достаточно очевидно, что в этих планах Нелл представляется, грубо говоря, "ходячим мешком золота с хорошеньким личиком", а не объектом телесного вожделения. (Особенно если вспомнить, для сравнения, как описывал внешность Нелл Квилп.) Мягко выражаясь, несколько предосудительно с нравственной точки зрения (хотя то время было более терпимо к "бракам по расчёту", чем наше*), но совсем в иной области.

* На меня произвёл неизгладимое впечатление эпизод из "Гордости и предубеждения", где Элизабет Беннет, под влиянием личного чувства, оправдывает намерение Уикхема жениться на Мэри Кинг. И только впоследствии, узнав об истинной природе Уикхема и услышав от сестры фразу "Уикхему, я уверена, всегда было на нее наплевать. Разве эта кукла в веснушках кому-то понадобится?", она понимает, что "ее собственные взгляды, недавно казавшиеся ей свободными, хотя и не выражались столь циничным языком, были не менее циничны по существу".

Кроме того, стоит учесть, что "возраст согласия" в то время составлял 12 лет. И, несмотря на это, восклицание Дика, сперва ужаснувшегося предложению Фреда: "Да ведь ей еще четырнадцати лет не исполнилось!"

Но на историю с Нелл у автора свои взгляды. Сначала он(а) в одном из примечаний глубокомысленно заявляет, что если приблизительный подсчёт возраста Маркизы верен, то она, "curiously", ровесница Нелл. Ну да, ну да. Где уж автору, посвятившему всё свое внимание столь интригующим вопросам, было заметить тот очевидный факт (о котором пишет как минимум каждый второй исследователь), что Маркиза — "земной двойник" Нелл. И совпадение их возрастов не "любопытно", а совершенно предсказуемо и закономерно.

Однако это ещё цветочки. В другом примечании автор пишет следующее:

Why it is acceptable for Dick Swiveller to marry the Marchioness, and not Nell, is a question worth probing. Certainly, the class differences between Swiveller and the Marchioness help to justify the disparities in their ages (though Nell may beg, Dickens makes it clear that she does not belong in the lower class).

И вот тут все мои цензурные слова кончились. :/

Я в жизни не видела столь яркого примера "третьего типа" людей, о котором писал Честертон. Напомню, первые два — это "обычные люди" и "поэты", пишущие о том же, что чувствуют и думают "обычные люди". Третий — "умники", которым эти мысли и чувства непонятны.

И, по-моему, только "умник" способен не заметить самую главную разницу между (замышлявшимся) браком Дика с Нелл и его же браком с Маркизой. Разницу, совершенно очевидную для "обычного человека" (и, рискну предположить, "закладывавшуюся в текст" автором-"поэтом").

Разницу между браком ради денег (который, будь он фактически возможен, скорее всего стал бы подобием брака родителей Нелли) и браком по... чтоб не шокировать высоконравственных критиков, скажем... по взаимному чувству привязанности и благодарности.

Вот что пишут, кстати, по поводу неравных (в отношении возраста) браков в "Family Ties in Victorian England":

An important part of the middle-class wifely ideal, accordingly, was sexual innocence. For some men, this criterion was so important that their symbol of romantic perfection became the girl rather than the woman. [...] After all, the Victorians had inherited from their forebears of the late eighteenth century a readiness to celebrate the "girl-wife", young, sweet, and clinging. [...] It included as well a substantial number of engagements, and often marriages, contracted between adultmen and teenagers, sometimes teenagers who had first attracted their future husbands in childhood. Among the many prominent individuals whose romances (in many cases unsuccessful) took this latter path were Ruskin; William Clarke Hall, chief barrister for the National Society for the Prevention of Cruelty to Children; artists George Frederic Watts, Frederic Shields, Edward Ward, Frederick Sandys, and Philip Wilson Steer; poet Ernest Dowson; adventure novelist Mayne Reid; and clergymen Stephen Gladstone, son of the prime minister, and Edward White Benson, later archbishop of Canterbury.

А теперь я процитирую книгу Т. Сильман, отрывок из которой, собственно, и подтолкнул меня на эти рассуждения:

Диккенса нередко упрекали в неумении и нежелании изображать нежные чувства и страсти. Любовь действительно в романах Диккенса играет подчинённую роль. Однако «Дэвид Копперфилд» в данном отношении представляет исключение. Как во всяком романе воспитания, здесь немало говорится о любви, — и тем яснее становится характер трактовки этого чувства автором. Диккенс предпочитает рисовать не любовь между молодыми людьми, а различные другие проявления этого чувства — чаще всего любовь родственную, сводя её к излюбленному соотношению типа: заботливая дочь и старик отец и т.п.

Присмотримся с этой стороны к «Дэвиду Копперфилду». Только любовь Дэвида и Эмили носит подлинно романтический характер, да и то потому, что влюблённые ещё дети. Отношение Дэвида к Доре есть отношение старшего, отца (хотя герой ещё очень молод) к девочке («жена-дочка»). Наоборот, Агнес и Дэвид — это старшая и младший, это любящая мать, самоотверженная заботящаяся о сыне. В отношении доктора Стронга к Энни проявляется снисходительность отца к заблудшей дочери.

Такое изображение любви больше всего подходит к сентиментально-гуманистической основе диккенсовского мировоззрения, благодаря которой положительным героям вообще малодоступны «первичные» эмоции и страсти. Оттого положительные герои Диккенса всегда превращаются в названых «матерей» и «отцов» раньше, чем становятся супругами или любовниками. Видеть в этом только пуританские тенденции автора, его приверженность светским приличиям (как об этом пишут многие критики), на наш взгляд, было бы неверно. Забота об условностях заставила бы автора просто обходить щекотливые темы, но никогда не научила бы его с такой глубиной изображать те проявления любви, которые он считал наиболее возвышенными и человечными.

Конец цитаты. То есть совсем конец. На этой фразе кончается глава. Автор так и не делает никаких попыток "растолковать по Фрейду" предпочтения Диккенса. Уважаю за сдержанность.

Ну, а теперь я могу вставить и свои "пять копеек" относительно "смешения родительских и супружеских ролей" в браке Дика и Маркизы.

Ведь, по сути, "родительская" (опекунская) роль Дика сводится к тому, что он платит за обучение Маркизы в пансионе. Функция, которую при соответствующем раскладе мог бы исполнять... скажем, старший брат. (Здесь можно вспомнить слова Маркизы: " А я в ту же ночь убежала и прямо сюда, сказала вашим хозяевам, что вы мой брат, и они мне поверили, и вот я теперь и живу здесь." Разумеется, она просто выбрала подходящую соотношению их возрастов родственную связь, дававшую ей возможность жить в одной комнате с Диком.)

А что до возрастного разрыва... стоит ли отмечать очевидное — то, что разрыв их "психологических возрастов" меньше, чем биологических?

Маркиза, как и очень, очень многие диккенсовские девочки (Нелл в том числе), скорее "маленькая женщина", чем ребёнок. А Дик... эээ... ну, скажем так... несколько "незрелый" характер.

Слово "инфантильность" почему-то кажется мне поразительно неподходящим для диккенсовских персонажей, даже тех, чья "детскость" всячески подчёркивается: Доры и Скимпола, например. Впрочем, в последнем случае, возможно, мешает подсознательное убеждение, что это намеренно выбранная "поза", а не свойство характера как таковое.

И да, в сцене ужина они действительно общаются на равных, с поправкой на то, что Дик, в отличие от Маркизы, знает вкус пива и умеет играть в криббедж. Однако это неравенство устраняется в первые же пятнадцать минут.

Но факт остаётся фактом — будь на месте Дика кто угодно другой, и фраза "А чтобы было веселей и больше похоже на всамделишную игру, я буду звать тебя маркизой" звучала бы попыткой взрослого человека "подладиться" к ребёнку, перейти на его уровень восприятия (или разбудить в нём игровой потенциал). Но мы-то знаем мистера Свивеллера и в курсе, что он просто ведёт себя как всегда. )

Это к вопросу о том, насколько Дик "годится в отцы" Маркизе...

Но есть ещё и другой аспект.

Наконец (и, по правде сказать, этого пришлось дожидаться недолго) мистер Свивеллер насытился, поглотив такое количество гренков и чая, какое не могло повредить выздоравливающему. Однако уход за ним на том не кончился, ибо, исчезнув на мгновение и тут же появившись снова с тазом воды, маркиза вымыла ему лицо и руки, причесала его — короче говоря, по мере сил и возможности привела своего питомца в порядок, да так ловко и с такой серьезностью, словно он был совсем маленький мальчик, а она его взрослая нянюшка. Мистер Свивеллер, окончательно потеряв дар речи от изумления и признательности, покорно подчинялся своей заботливой сиделке. Когда же туалет его был закончен и маркиза, отойдя в дальний угол комнаты, приступила к собственному завтраку (успевшему давно остыть), он отвернулся к стене и горячо пожал кому-то руку в воздухе.

Ну давайте обсудим это сравнение. Давайте вспомним, что Дик не помнит своей матери, и что однажды этот факт всплывает именно в связи с Маркизой.

— Н-да! — протянул он и, засунув руки в карманы, стал прохаживаться взад и вперед по конторе. — Дорого бы я дал, — если б у меня было хоть сколько-нибудь в наличности, — чтобы узнать, как они обращаются с этим ребенком и где они его держат. Моя матушка, вероятно, была очень любопытная женщина, во мне явно сидит где-то вопросительный знак.

Или что беду, случившуюся с Китом, Дик по крайней мере наполовину воспринимает через горе матери Кита. Или тот стишок, что он цитировал Киту за кружкой пива...

Но, оставляя "игры в психологов", можно просто заметить, что поскольку и Дик, и Маркиза (по крайней мере, де-факто) лишены всяких родственных связей, некоторое смешение социально-семейных ролей в их отношениях вполне естественно.

И чума на Шекспира с его... на критиков с их инцестами и педофилией!

@темы: Рассуждения, Диккенс, Цитаты

---

Какие же разные...

бывают переезды.

1. Урывками после работы читаю с библиотечных компьютеров (в "подписной" базе данных) "Daily Life in Victorian England", тщательно выпихивая мысли, так ли уж безумна цена за две тыщи рэ, на задворки сознания.

2. В рамках "добровольного лазания на галеры" кусочками пересматриваю экранизацию "Лавки древностей" 2007-го года. То ли в надежде разглядеть там до сих пор неувиденное (хотя бы одно "душевное движение" того-кого-они-называют-Диком-Свивеллером, ага?), то ли из желания убедить себя, что там нет того, что так ясно видится мне — то бишь безжалостного убийства трёх главных "интонаций" романа Диккенса (пафос, юмор, гротеск), подменённых мрачно-сказочной фантасмагорией, к которой в финале совершенно механистически приделывают то-что-они-считают-Диккенсовским-месседжем, что на фоне всех изменений основной части производит впечатление запредельного цинизма. Но ведь людям нравится почему-то???

А учитывая, что вне зависимости от отношения к первоисточнику, фильм и сам по себе неслабо "дергает нервы"... Нет, похоже, всё-таки придётся заказывать экранизацию 1934-го года.

3. Что творится в разделе моей головушки, отвечающем за квазитворческую деятельность, лучше даже и не пытаться описывать...

@темы: Диккенс, Экранизации, Книги, Настроения

---

Статья о Диккенсе

Мои комментарии к ней будут... когда-нибудь.

КОМИЧЕСКОЕ В ХАРАКТЕРАХ РАННЕГО ДИККЕНСА

КОМИЧЕСКОЕ В ХАРАКТЕРАХ РАННЕГО ДИККЕНСА (НА ПРИМЕРЕ РОМАНОВ «ЗАПИСКИ ПИКВИКСКОГО КЛУБА» И «ЛАВКА ДРЕВНОСТЕЙ»)

П.А.Моисеев

    Проблема комического у Диккенса многопланова и связана с рядом вопросов. Каково содержательное наполнение этой категории? Как связаны юмор-художественное средство и юмор-предмет изображения? Как соотносятся с юмором-средством и юмором-темой герои Диккенса, кого, кроме знаменитых диккенсовских чудаков, мы отнесём к комическим персонажам? В статье сделана попытка ответить на последний из приведённых вопросов. Мы рассмотрим характерологический тип, который можно найти во многих романах писателя. В первом из выбранных нами романов он лишь намечен, во втором – обрисован «в полный рост».
    Образы этих героев будут рассмотрены в общем контексте каждого романа, на фоне других персонажей, с тем, чтобы сделать наиболее очевидными те черты, которые объединяют этих трёх героев и, как можно предположить, являются наиболее важными для Диккенса. Сразу оговоримся, что будем рассматривать систему персонажей каждого романа лишь постольку, поскольку это требуется для анализа интересующих нас образов.
    В научной литературе о комическом в творчестве Диккенса сказано много, однако не так подробно рассматриваются (или вообще не рассматриваются) образы Эллена и Сойера в «Пиквике» и даже Дика Свивеллера в «Лавке древностей». Первые два персонажа оказались «в тени» мистера Пиквика, последний – маленькой Нелл и Квилпа. Между тем, как мы попытаемся показать, эти герои отнюдь не являются малозначительными в художественном мире писателя (на что, кстати, указывают и читательские симпатии).
    Любимым персонажам Диккенса часто приходится переживать различные испытания; его любовь к драматическим ситуациям стала общим местом. При этом его герои вплоть до самых последних романов (наверное, до «Больших надежд») в нравственном отношении всегда находятся в той или иной степени «над» читателем. Даже в «Мартине Чеззлвите», где главный герой на протяжении более чем половины романа ведёт себя как законченный эгоист, другие герои (а также он сам в последних главах) как бы оттеняют его ошибки. Но иногда и в ранних своих произведениях (особенно в «Пиквикском клубе») сам писатель вдруг ставит своих любимых и почти идеальных героев в такие положения, что они приобретают «слишком» человеческие черты. Примером такого обращения автора с персонажами могут служить те главы «Пиквика», где описывается знакомство главного героя с «представителями одной из свободной профессий» – Беном Элленом и Бобом Сойером.
    Уместно противопоставить эти главы тем эпизодам, в которых рисуется «научная» деятельность пиквикистов. Как известно, по первоначальному замыслу эпопея должна была быть посвящена комическим похождениям чудаков, возомнивших себя спортсменами и учёными, но в ходе написания романа его концепция претерпела изменения. Диккенс позднее сам отмечал эти изменения в предисловии к изданию 1847 г.: «О мистере Пиквике говорили, что, по мере того как развертывались события, в характере его произошла решительная перемена и что он стал добрее и разумнее» [Диккенс т.2: 9]. Тут же писатель делает попытку задним числом мотивировать эту эволюцию своего героя: «По моему мнению, такая перемена не покажется моим читателям надуманной или неестественной, если они вспомнят, что в реальной жизни особенности и странности человека, в котором есть что-то чудаковатое, обычно производят на нас впечатление поначалу, и, только познакомившись с ним ближе, мы начинаем видеть глубже этих поверхностных черт и узнавать лучшую его сторону» [там же]. Объяснение это скорее формальное: трудно (хотя и возможно) увязать в целое рыцарство Пиквика с его «Размышлениями об истоках Хэмстедских прудов с присовокуплением некоторых наблюдений по вопросу о Теории Колюшки» и «археологическим открытием», описанным в XI главе.
    «Атавистичность» этих эпизодов очевидна – все они достались роману в наследство от первоначального замысла, что неоднократно отмечалось исследователями. Так, Г.Г. Шпет писал: «По-видимому, силу этого упрёка Диккенс признает, потому что объяснение, которое он даёт в ответ на него, может быть принято только как шутливая и остроумная отговорка. ... Если допустить, что это не шутка, то меньше всего от Диккенса можно было бы принять такого рода ссылку на «реальную жизнь» как на критерий его фантазии. Скорее эта ссылка, в устах Диккенса, имеет в виду подчеркнуть шутливый характер высказанного им соображения, ибо признание принципа не есть ещё его выполнение» [Шпет 2000: 599–600].
    Между тем процитированный фрагмент из предисловия автора важен, поскольку Диккенс здесь ещё раз расставляет акценты, сжато выражает некоторые понятия, ключевые для интерпретации этого и других его ранних романов. В соответствии с позднейшей автоинтерпретацией те ситуации, которые мы назвали атавистическими, должны показать, как чудаковатость не унижает человека, а по-своему возвышает его: с одной стороны, чудаковатость как бы прячет от мира наиболее сокровенные черты души, с другой – показывает его неотмирность, чужеродность существующему (неприглядному) порядку вещей. Эта идея, в частности, воплощается в знаменитой параллели Пиквик-Дон Кихот.
    Однако «научные» эпизоды трудно вписываются в роман и, как следствие, плохо согласуются с «донкихотскими» чертами мистера Пиквика. Но в книге, действительно, есть главы, применительно к которым М.М.Бахтин смело мог бы говорить о развенчании короля-шута, которое оборачивается (или само представляет собою оборотную сторону) его новым увенчанием. Среди таких сцен можно назвать, например, романтическое приключение с леди в жёлтых папильотках или путешествие мистера Пиквика в тачке. Здесь Пиквик близок к Дон Кихоту своим положением жертвы; он не то чтобы жалок, но вполне комичен. Но его комичность, его «развенчание» уравновешивается иронией или прямым негодованием в адрес других действующих лиц: Питера Магнуса в первом из названных эпизодов и капитана Болдуига – во втором. Есть, впрочем, в романе ряд сцен, где Пиквик предстаёт, пожалуй, в несколько неожиданном освещении и где, кроме того, раскрывается отношение Диккенса к некоторым другим героям и становится ясным их место в системе персонажей «Пиквикского клуба». Речь идёт о тех главах, где описывается знакомство мистера Пиквика с Беном Элленом и Бобом Сойером. Посмотрим, какую роль играют эти герои в содержательной структуре романа.
    Образы студентов нарочито снижаются ещё до их непосредственного появления в романе, в диалоге между Пиквиком и Сэмом в начале ХХХ главы:    
    «– Я очень рад, – сказал мистер Пиквик, энергически бросая ночной колпак на одеяло. – Славные ребята, очень славные! Суждения у них зрелые, покоятся на наблюдении и размышлении, и вкусы утонченные благодаря чтению в науке. Я очень рад этому.
    – Они курят сигары в кухне у очага, – сказал Сэм.
    – Ах, так! – заметил мистер Пиквик, потирая руки. – Избыток жизненных сил и здоровых чувств. Это-то я в них и люблю.
    – Один положил ноги на стол, – продолжал Сэм, не обращая внимания на слова своего хозяина, – и пьет бренди, не разбавляя водой, а другой, в очках, поставил бочонок с устрицами между колен, работает, как паровая машина, глотает, а раковины швыряет в молодого парня, страдающего водянкой, который спит крепким сном в углу у очага» [Диккенс т.2: 487].
    В дальнейшем это снижение продолжается, сначала опять-таки в том, что касается «зрелости суждений» и «утончённости вкусов» молодых «учёных».
    Другая серия выпадов против Эллена и Сойера связана с Уинклем. Уинкль – персонаж по преимуществу комический, но на его фоне молодые студенты, особенно Сойер, выглядят школьниками-переростками – бестактными, грубоватыми и недалёкими; чего стоит их воспоминание о «двух маленьких бисквитах с тмином и сладком яблоке»! Немудрено, что битву за Арабеллу выигрывает более благовоспитанный Уинкль. Даже когда он оказывается наказан за своё хвастовство, это не отражается на его превосходстве над медиками: реплика Бена Эллена «Разрешите сделать вам кровопускание!», произнесённая «с жаром», ещё раз подчёркивает уже упоминавшиеся черты характера студента.
    Наконец, глава ХХХII, полностью посвящённая Эллену и Сойеру, раскрывает в основном опять-таки недалёкость и злополучность персонажей, на фоне которых даже мистер Пиквик выглядит чудом деловитости.
    В дальнейшем к списку неблагородных поступков двух друзей добавляется увоз Арабеллы и препятствование её браку с Уинклем.
    Но в главах ХХХ и ХХХII, пока сюжетная линия Уинкля не играет ещё большой роли, нас может удивить группировка персонажей. Глава ХХХ заканчивается несколько неожиданным и в сюжетном плане никуда не ведущим приглашением главного героя на холостяцкую вечеринку к Бобу Сойеру, которое мистер Пиквик принимает со всей любезностью, что и даёт Диккенсу возможность ввести в роман главу ХХХII. Вечеринка, как известно, ещё раз демонстрирует неудачливость Сойера, но мистер Пиквик воздерживается от комментариев и не спешит отрясать пыль со своих подошв.
    Позже, после бегства Арабеллы с Уинклем, конфликт пиквикистов с Элленом и Сойером наконец созревает... и оказывается мнимым: Эллен и Сойер отказываются от своих планов на Арабеллу, и влюблённым, таким образом, угрожает только гнев отца Уинкля. Роман, вообще, богат таким сказочным разрешением драматических ситуаций, и на этот поворот событий можно было бы не обращать внимания, если бы не два повисающих в воздухе эпизода (вечеринка у Сойера и авантюра с аптекой) и не последнее появление студентов в книге.
    Именно медики становятся двигателями сюжета главы L, в результате чего устроение судьбы Уинклей временно оказывается под вопросом. Тем более странным выглядит отношение мистера Пиквика к шутникам. «Ангел в коротких штанах и гетрах» на протяжении всего романа то и дело спускается с небес и оказывается простым смертным. Так и здесь. Сойер предельно равнодушен к людским мнениям, и глава L – наилучший тому пример. Он приглашает посмеяться прохожих и над собой, и над своим почтенным другом. Но конфликт не состоится и в этот раз, причём любопытно, что ситуация разрешается «зеркальным» образом относительно главы XLVIII. Там Эллен и Сойер демонстрировали свою готовность к примирению, здесь уже гнев самого мистера Пиквика оказывается «мимолётным». В следующей сцене комические черты образа Пиквика проявляются «во всей красе»:
    «Пока происходил этот краткий диалог, мистер Пиквик по рассеянности откупорил фляжку.
    – Что это? – равнодушно осведомился Бен Эллен.
    – Не знаю, – столь же равнодушно отозвался мистер Пиквик. – Пахнет как будто молочным пуншем.
    – Вот как? – сказал Бен.
    – Мне так кажется, – отвечал мистер Пиквик, остерегаясь уклониться от истины. – Конечно, не отведав напитка, я не берусь его определить.
    – А вы бы отведали, – посоветовал Бен. – Не мешает знать, что это такое» [Диккенс т.3: 337-338].
    Характерно, что даже после того, как выходки Эллена и Сойера усугубили и без того сложную ситуацию с Уинклем-старшим, ни автор, ни Пиквик с Сэмом неприязни в их адрес не проявляют: жестокосердый Уинкль в этой сцене гораздо менее привлекателен.
    Рассмотрим теперь место наших героев в системе персонажей в целом. Если оставить в стороне заведомо второстепенные (учитывая содержание) фигуры, такие как квартирная хозяйка Сойера или мальчик, прислуживающий ему в аптеке, то круг интересующих нас лиц будет выглядеть следующим образом: Пиквик и Сэм, Уинкль и Арабелла, Уордль и его семейство, Уинкль-отец.
    Вернёмся к первому появлению Сойера и Эллена. Очевидно, что студенты вносят некоторый элемент хаоса в уют Дингли-Делла; это очевидно и на общем фоне рождественской атмосферы, и после восторженных «предвосхищений» Пиквика, и особенно после того, как Диккенс недвусмысленно намекает на неприятности, грозящие Уинклю и Арабелле. Кроме того, настороженность читателя может вызвать частичное сходство студентов с Джинглем и Троттером (проявляющееся в первую очередь в самодовольстве их юмора). Тем не менее «хаотичность» медиков оказывается безобидной, и Дингли-Делл, как и мистер Пиквик, принимает их (по-видимому, не в первый раз). Очень «рождественская» сцена катания на коньках объединяет Пиквика, Сэма, Уордля, Эллена и Сойера.
    Отношение Сэма к ним может сбить с толку из-за характерной для этого героя манеры излагать свои мысли. Первое, что остаётся в сознании читателя, – та ирония, с которой Уэллер отзывается о молодых людях в день знакомства с ними. Точно так же он иронизирует и над Джинглем и Троттером, и над Додсоном и Фоггом, и над многими другими персонажами. Однако, в отличие от двух последних случаев, Сэм никогда не заходит слишком далеко в своей насмешке над Элленом и Сойером, а в описании совместной поездки Пиквика, Эллена и Сойера к Уинклю-старшему мы видим Сэма «полностью и безоговорочно одобряющим» [Диккенс т.3: 335] выходки Сойера.
    Мы уже видели, как конфликт пиквикистов и студентов, на который Диккенс косвенно намекает, говоря о видах Сойера на Арабеллу, так и не созревает. В конце концов он заменяется другим – столкновением Пиквика и Уинкля с отцом последнего; этот конфликт тоже не несёт в себе трагического заряда, но тем не менее вполне реален. Отметим три момента: 1) Диккенсу совершенно не нужно присутствие Эллена и особенно Сойера в этой сцене; 2) Сойер, хоть и комический, но союзник Пиквика, и в конечном счёте он здесь гораздо симпатичнее, чем отец мистера Уинкля; 3) Уинкль-старший относится к Сойеру без малейшей терпимости.
    Очевидно, что все эти три момента связаны, и Диккенс вводит Эллена и Сойера в эту сцену, чтобы показать их связи и отталкивания от других персонажей. Сама сцена объяснения любопытна на фоне рассказа о предшествующей ей поездке: реакция мистера Пиквика на Боба Сойера – мимолётный гнев, уступающий место природной доброте и жизнерадостности. Реакция Сэма отражает его общее юмористическое отношение к миру. Уинкль-отец проявляет отсутствие как доброты и терпимости, так и чувства юмора.
    Итак, какую же роль играют эти герои в романе? Мы видели, что они обладают множеством качеств, которые чрезвычайно симпатичны Диккенсу и Пиквику. Правда, они не отличаются ни зрелостью суждений, ни склонностью к наблюдению и размышлению, но зато умеют радоваться жизни; отсюда их первое появление в Дингли-Делл и именно на Рождество. Постоянная бедность и неприятности не могут их смутить или ввергнуть в уныние. Затея с аптекой для них не столько серьёзная попытка разбогатеть, сколько весёлая шутка, столь же грубая, «раблезианская», как и все их шутки. Кроме того, они абсолютно бескорыстны: это доказывает и затея с аптекой (и лёгкое с ней расставание), и лёгкое примирение с Арабеллой и Уинклем. Даже когда Эллен и Сойер мечтают выдать Арабеллу за Боба, Элленом руководит скорее дружба, а Бобом – вполне искреннее, хотя вряд ли глубокое чувство к подруге детства. Но сюжетная линия Сойера и Эллена становится особенно важна при сопоставлении с другими сюжетными линиями романа. Тему юмора можно считать центральной в произведении, и образы добродушных и, подчёркиваем, бескорыстных медиков выигрывают на фоне «шутников»-мошенников Джингля и Троттера, равно как Додсона и Фогга.
    Незадачливость, непрактичность и незлобивость студентов сближают их образы с образом главного героя.
    Такой характерологический тип и качества, ему свойственные, действительно оказываются важны для Диккенса, что отражено не только в «Записках Пиквикского клуба». Своё развитие он получает, в частности, в одном из главных героев романа «Лавка древностей». Забудем ненадолго о Сойере и Эллене и обратимся к этому роману.
    Нетрудно заметить, что, как и в некоторых других романах Диккенса, выделение главного героя или героини здесь будет достаточно условным. В «Пиквикском клубе» большинство героев всё-таки лишь сателлиты Пиквика и Сэма. В других романах, например в «Барнеби Радже», «Мартине Чеззлвите», «Домби и сыне», «Холодном доме», как и в «Лавке древностей», не менее важное место занимают сюжетные линии и персонажи, с центральной линией и центральными (условно) героями связанные, но не подчинённые им напрямую. Так мы снова приходим к вопросу о группировке персонажей в этих романах.
    Можно выделить три основные сюжетные линии, переплетающиеся в «Лавке древностей»: 1) история Нелл и её деда; 2) удачи и злоключения Кита, которого преследует Квилп; 3) линия Дика Свивеллера.
    Каждая история – история, как ни банально это звучит, столкновения добродетели со злом. Добродетель представляют Нелл, Кит и Дик. Встаёт вопрос о причинах появления в романе каждой из этих сюжетных линий и о их взаимосвязи.
    В качестве главной сюжетной линии автор заявляет историю Нелл, и другие две линии вводятся как имеющие отношение к лавке древностей и её хозяевам. Посмотрим, как это происходит. Кит – слуга в лавке и друг Нелл. Его присутствие в романе не необходимо (мы имеем в виду чисто сюжетную мотивацию), но естественно. Гораздо более неожиданным персонажем оказывается Дик Свивеллер. Заметим, как неуклюже Диккенс вводит его в круг действующих лиц: его приводит с собой Фред Трент, который, кстати, не играет в дальнейшем повествовании большой роли и, в отличие от Дика, относительно быстро сходит со сцены. Так же быстро автор забывает (если он вообще рассчитывал всерьёз на возможное развитие этой линии) о безумной идее Фреда выдать Нелл за Дика. Между тем Дик остаётся в романе до последних страниц, причём Диккенс, по-видимому, не испытывает колебаний относительно того, куда бы «пристроить» этого персонажа. Заметим также, что, хотя Свивеллер действует во многих главах романа, на развитие сюжета он влияет всего дважды: решая судьбу маркизы и спасая Кита от ложного обвинения. Его собственная судьба, в сущности, тоже не претерпевает больших изменений; главные события его жизни (из тех, что описаны в романе) – расставание с Фредом Трентом, устройство на работу в контору Самсона и Салли Брасс, встреча с маркизой, вмешательство в интригу против Кита и получение наследства. Итак, Свивеллер много действует, но большинство его действий не влекут за собою последствий; в личном плане он часто плывёт по течению. При этом он выполняет роль «чеховского ружья» и в этом смысле подобен таким героям, как мисс Моучер из «Дэвида Копперфилда» или Брукер из «Николаса Никльби». Его отличие от других диккенсовских «носителей рока» кроется в этом противоречии между «деятельным бездельем» и теми несколькими поступками, которые он совершает по доброте душевной.
    Как видим, роль мистера Свивеллера сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Но вернёмся к соотношению его истории с двумя другими. Собственно с Нелл Дик связан слабо, степень его участия в линии «Кит – Квилп» гораздо больше. Но в основном он действует в конторе Брасса. Именно присутствие там помогает ему помочь и маркизе, и Киту. Наверное, не будет преувеличением сказать, что его диалоги с Салли Брасс принадлежат к числу самых запоминающихся сцен с участием Дика. В чём, как нам представляется, смысл трио «Свивеллер – Брассы»? Чтобы ответить на этот вопрос, вернёмся к Нелл и Киту.
    Иногда в литературе можно встретить такую формулировку: «Основная сюжетная линия романа посвящена Нелл и её деду, которых преследует Квилп». Это, строго говоря, не совсем точно: Нелл и старый Трент действительно покидают Лондон, спасаясь от Квилпа, который действительно пытается их найти. Но попытки его не увенчиваются успехом, а между тем странствия Нелл продолжаются, и, на первый взгляд, её история теряет почти всякую связь с параллельными ей лондонскими главами. Квилп больше не является антагонистом Нелл, но конфликт тем не менее не исчерпан, более того, его развитие ведёт к смерти девочки. Заметим, что число врагов Нелл после её бегства из Лондона возрастает: это и кукольники, и картёжники, и даже её собственный дед. Нелл оказывается в открытом, беспредельном мире, и на неё ополчается всё зло этого мира. В её истории конфликт заострён до предела: сама Добродетель, которую даже нельзя любить «обычной» любовью (Диккенс недвусмысленно указывает на это, введя в число персонажей более «земную» Барбару), оказывается беззащитной и бесприютной в мировой пустыне перед любым злом, которое только вздумает на неё обрушиться. Эта невозможность конкретизировать опасность, назвать главного антагониста девочки после её бегства, позволяет говорить о столкновении героини с мировым злом.
    Этот космический характер событий отмечался исследователями. Так, В. Ивашева писала: «Хотя Диккенс и здесь... с сочувствием относится к обездоленным, хотя их судьба по-прежнему волнует писателя, главные персонажи романа, на которых автор хочет концентрировать внимание читателя, изображены вне реалистического плана – не как люди определённой эпохи и определённого социального быта, а как носители трагической индивидуальной судьбы. Жизненные испытания, которые выпадают на долю лондонских бедняков – старика Трента и его внучки Нелли, – представляются Диккенсу не как результат определённых исторических процессов и социальных условий, а как явление единичного характера. Описывая его, он растроганно любуется этическим совершенством действующих лиц (Нелли).
    ...Обстановка, в которой герои живут, тоже лишена типических черт; действие разворачивается на какой-то условной сценической площадке.
    ...Победа Добра перенесена в сферу метафизическую...
    Социальный фон, обычно столь богатый у Диккенса, в «Лавке древностей» отсутствует. Если бы не отдельные характерные эпизоды, трудно было бы даже отнести события, описанные в книге, к какому-либо исторически определённому времени» [Ивашева 1954; 121-122].
    Об этом же писала Л.И. Скуратовская, особенно подчеркнувшая связь Диккенса с литературой романтизма: «Его [романа. – П.М.] сказочность – это сказочность романтическая...
    Девочка, сражающаяся с чудовищами, – вот образное ядро романа. Этот образ постоянно повторяется: Нелл окружают то гротескные фигуры музея, то зловещие тени лондонских сумерек, то чудовищные контуры машин: чудовища – это и Квилп, и Брасс, и сам старик Трент, когда его охватывает страсть игрока. Житейски обыденный конфликт семьи лавочника и кредиторов – преображается в борьбу ребёнка и чудовищ, воплотивших всё зло мира» [Скуратовская 1969: 14-15].
    При такой интерпретации понятной становится трагическая развязка: Нелл угасает в результате не одного какого-то события, а всего, что ей пришлось пережить в «страшном мире».
    В столкновении со злом принимает участие и Кит. Формально то внимание, которое ему уделяет автор, оправдывается ненавистью Квилпа и необходимостью довести линию Квилпа до логического завершения. Но этот сюжетный ход помогает раскрыть и содержание романа. Связи Кита и Нелл не ограничиваются их дружбой и желанием Кита отыскать свою хозяйку. Мальчик – своеобразный «дублёр» героини. Его участие в той борьбе со злом, которую ведёт Нелл, подчёркивается, во-первых, тем, что он принимает на себя удар Квилпа, потерявшего след Трентов, а во-вторых – самой фигурой Квилпа: в сюжетной линии Кита зло уже вполне конкретно (в отличие от истории беглянки Нелл), но, кроме того, демонично и отчасти символично. Квилп – «чистое» зло, это подчёркивается не только отсутствием человеческих черт, но и другими особенностями его облика – фантастическим уродством, столь же фантастической силой и выносливостью, своеобразной одержимостью («...Дэниел Квилп выбежал на заброшенную площадку для игры в кегли позади трактира, повалился там на землю и давай кататься клубком, завывая во весь голос в порыве буйного восторга» [Диккенс т. 7: 193]), а также своеобразным сатанинским обаянием. Всё это придаёт борьбе с ним высший, мистический смысл.
    Вместе с тем линия Кита в чём-то проще истории Нелл. Во-первых, большая конкретность зла, сосредоточившаяся для Кита в облике Квилпа, отчасти упрощает победу над ним, по крайней мере, делает её возможной, чего нельзя сказать о Нелл. В этом смысле Кит в полной мере остаётся слугой Нелл: в то время, как его хозяйка принимает на себя главный натиск, Кит становится жертвой лишь одного из служителей зла.
    Во-вторых, Кит, в отличие от Нелл, не одинок. Борьба героини ведётся немного в другом измерении относительно мира, в котором живут Кит и его семья, Барбара, Гарленды. Эта потусторонность подчёркнута и исключительностью Нелл, и её одиночеством: не случайно, что в её истории не появляются чудаковатые джентльмены-волшебники, которые помогли Киту. Казалось бы, эту роль играет брат Трента, но характерно, что он приходит слишком поздно. Характерно и то, что, в отличие от Гарлендов, он так бесприютен и одинок, как и сама Нелл. Нелл любят все, но её трудно представить на месте Барбары в семье Кита, трудно представить её, например, отправляющейся на пикник или в цирк вместе с бесчисленными родственниками и друзьями. Кит не одинок именно потому, что он воплощение душевного здоровья и чистоты, обитающих, по Диккенсу, среди простых людей; «простых» как по социальному отношению, так и по своим чувствам и устремлениям.
    Дик – третий добродетельный герой романа. Какое место он занимает в триаде Нелл – Кит – Свивеллер? Чтобы понять это, заметим ещё раз, что в развёртывании борьбы с Квилпом Дик участия почти не принимает. Более того, он располагается немного в стороне от этой борьбы не потому, что редко появляется в романе, но потому, что он словно пришёл из другого романа. В столкновении Нелл с жестоким миром или Кита с Квилпом Дик был бы так же неуместен, как он неуместен, например, при первом своём появлении в главе II: «Мистер Свивеллер повиновался и, с заискивающей улыбкой оглядевшись по сторонам, сообщил, что на прошлой неделе погода была хороша для уток, а на этой неделе им хуже – ни одной лужи, и что, стоя на перекрестке у фонарного столба, он видел свинью, которая вышла из табачной лавки с соломинкой во рту, – а значит, уткам на следующей неделе опять будет раздолье, ибо без дождя не обойдется» [Диккенс т. 7: 26–27]. Здесь нужно сделать два замечания: 1) Дик «в упор» не замечает серьёзности ситуации, в которую оказывается вовлечён; 2) из-за этой его неуместности читатель, как и в случае с Элленом и Сойером, может колебаться в том, как ему воспринимать нового героя, то есть в первую очередь важно то, как относится к нему автор.
    Начнём со второго вопроса. Во второй раз Свивеллер возникает в романе в главе VII, где Фред Трент вынашивает план женитьбы Дика на Нелл. Диккенс здесь начинает прояснять своё отношение к Свивеллеру. Делает он это трояко. Во-первых, показывая, как Дик соглашается на, мягко говоря, сомнительное в нравственном плане предложение Трента, автор добавляет: «...Душевная пустота, корысть, бедность и страсть к мотовству вынудили его отнестись к этой затее благосклонно, а свойственная ему беспечность, не сдерживаемая никакими другими соображениями, легла на ту же чашку весов и решила дело» [Диккенс т. 7: 73]. Во-вторых, едва успев вынести Дику приговор столь суровый, Диккенс как бы спохватывается и расставляет все точки над i, не позволяя забыть, кто есть кто в этой сцене: «Немалую роль сыграло тут и влияние, которое издавна имел на него Трент, – влияние, пагубно отразившееся сначала на кошельке Дика и его видах на будущее, но не ослабевшее и по сию пору, хотя ему, бедняге, вечно приходилось отдуваться за своего распутного дружка, так как в девяти случаях из десяти Дик совершенно зря считался коварным искусителем Фреда, будучи на самом деле всего лишь безвольным орудием в его руках» [Диккенс т. 7: 73–74]. Итак, Трент – распутник и интриган, Дик – жертва. Причём подчёркивание слабости Дика не есть знак его погибели. Напротив, для христианина Диккенса слабость грешника – повод к милости и прощению.
    Но даже такое отношение к Свивеллеру словно кажется Диккенсу слишком строгим; по крайней мере, весь тон сцен с его участием, начиная с этой главы (если не раньше) и до конца романа, гораздо дружелюбнее к Дику, чем мог бы себе позволить моралист. Например, в главе VIII в облике Дика странно сочетаются черты неудачника и победителя: «...Кухмистер, знавший, с кем он имеет дело, отказался выполнить этот заказ и грубо ответил, что если мистеру Свивеллеру захотелось отварной говядины, не будет ли он любезен явиться самолично и съесть ее на месте, а кстати – вместо молитвы перед трапезой пусть погасит небольшой должок, который уже давно за ним числится. Отказ не обескуражил мистера Свивеллера – напротив, его умственные способности и аппетит лишь обострились, и он направил подобное же требование в другую, более отдаленную кухмистерскую, присовокупив к нему в виде дополнительного пункта, что джентльмен, дескать, посылает в такую даль, руководствуясь не только популярностью и славой, которую завоевала их отварная говядина, но и жесткостью этого блюда в ближайшей кухмистерской, что делает его совершенно непригодным для джентльменского стола, да и вообще для человеческого потребления» [Диккенс т. 7: 73]. Мы прерываем цитату лишь потому, что подобный тон Диккенс сохранит в отношении своего героя до конца романа.
    Это троякое отношение писателя к Свивеллеру можно обобщить следующим образом: с одной стороны, Диккенс обличает грешника, с другой – показывает, что возможность очищения для него далеко не потеряна. В этом отношении история Свивеллера – вариант «романа воспитания». В таком случае становится понятна логика сюжета: сначала Свивеллер – молодой человек без постоянного источника дохода и определённых занятий. Заметим, что именно на этом этапе он вызывает преимущественное недовольство Диккенса. Однако итог истории Дика – его благородные поступки с Китом и маркизой. Он, наконец, в полной мере проявляет те стороны своего характера, которые сначала подавлялись Трентом и собственным легкомыслием юноши. Любопытно, что только после этого Дик получает долгожданное наследство, которым он теперь в состоянии распорядиться разумно, и жизнь его значительно упорядочивается. Разумное же обращение с деньгами проявляется в первую очередь в отказе от них; этот мотив продолжает тему самопожертвования, уже прозвучавшую в связи с образом Дика: «Мистер Свивеллер не скоро оправился после болезни, а оправившись и получив завещанную ему ренту, – одел маркизу с головы до ног, после чего немедленно определил ее в школу, согласно клятве, данной на одре болезни. ... Лет пять-шесть мистер Свивеллер во многом отказывал себе в связи с расходами по обучению маркизы, но эта обязанность неизменно стояла у него на первом месте, и он чувствовал себя в полной мере вознагражденным за все лишения, когда с чрезвычайно важным видом выслушивал отчеты об успехах своей питомицы во время ежемесячных визитов к директрисе, считавшей его джентльменом эксцентричным, весьма начитанным и с необычайной памятью на стихи» [Диккенс т. 7: 627–628].
    Однако есть и третья составляющая отношения Диккенса к Дику: «роман воспитания» мистера Свивеллера – иной, чем «роман воспитания», например, Мартина Чеззлвита или даже Николаса Никльби. Мы не найдём здесь того подчёркивания момента внутреннего роста, которое имеет место и в «Николасе», и особенно в «Чеззлвите», и в «Копперфилде».
    Нечто подобное мы видели в «Пиквикском клубе»: Эллена и Сойера трудно причислить к так называемым «идеальным» героям Диккенса. Тем не менее, показав молодых друзей Пиквика во всей красе, автор просто уводит их за кулисы, так и не доведя дело ло ожидаемого поначалу разоблачения.
    Свивеллер, как и Сойер с Элленом, важен для Диккенса не только своими недостатками (как эгоисты и лицемеры «Чеззлвита»). Положительное содержание образа Свивеллера и ведёт к тому, что «воспитательное» значение его истории ослабляется. И здесь мы возвращаемся к теме борьбы со злом.
    Тема эта, как было показано, в истории Дика воплощена в искушении его Трентом и в борьбе светлых и тёмных сторон личности Свивеллера. Но стоит герою попасть в контору Брассов, как светлое начало явно становится преобладающим. Связано это, по-видимому, как раз с тем, что Дик из потатчика и сообщника зла (Трента) становится его антагонистом (после знакомства с Квилпом и особенно с Брассами). В дальнейшем едва ли не главная роль Дика в романе сведётся к его взаимоотношениям с Брассами и маркизой. Но что представляют собой Брассы на фоне других отрицательных персонажей? Мы попытались показать, что этих последних можно разделить на две неравные группы: антагонисты Нелл воплощают зло, рассеянное в мире; каждый из них в отдельности может показаться не таким уж страшным, но все невзгоды, обрушившиеся на девочку, производят впечатление почти мистическое. Это впечатление ещё усиливается мрачным колоритом всего путешествия; важно отметить, что большая его часть происходит ночью, в темноте. Квилп – также мистическая фигура, о её «нереалистичности» писали многие.
    Но Самсон и Салли Брасс – образы подчёркнуто бытовые. Это то зло, с которым может столкнуться всякий. Квилп наделён чертами, зловещими в своей алогичности, всё его поведение в романе – это череда выходок и вспышек различных настроений, смена которых не поддаётся ни прогнозам, ни анализу. Алогично даже его желание найти Нелл и её деда: разорённые, они не могут принести ему выгоды. Брат и сестра Брасс отвратительны и, в отличие от Квилпа, комичны. Они не производят того впечатления всесильного и абсолютного зла, которым веет от карлика. Это зло мелкое и хитрое, и одновременно это то зло, на которое опирается демоничный Квилп, когда пытается уничтожить Кита. С этим-то злом и сталкивается Свивеллер. Посмотрим же, что он противопоставляет ему.
    Сила Квилпа – в его полной порочности и в том чувстве страха, которое он внушает всем окружающим, поэтому его антагонисты – это воплощённая чистота и добрая воля. Сила Брассов – в их пошлости, которая вызывает скорее презрение, чем страх, и в их алчности. Зло такого рода вызывет больше брезгливость, чем желание активно противостоять ему. Брассы – это та лужа, которая топит. Поэтому роль Свивеллера в романе ненамного менее значительна, чем роль Нелл и Кита; поэтому из авторской речи исчезают обличающие да и просто критические интонации, когда повествование возвращается к Дику. И в столкновении с «дельцами» проявляется тот положительный заряд, который несёт в себе этот герой.
    Энергия, которая движет Самсоном и Салли, – алчность. Зло, которое они творят, основано на их богатстве, и Свивеллер – самый подходящий персонаж для того, чтобы если не низвергнуть Брассов, то ошеломить их, поставить в тупик. Характерно при этом, что Дик (как он думает) сам находится в зависимости от Брасса, как от своего работодателя. Тем не менее всё его поведение – это вызов его «хозяевам». Вызов (не всегда сознательный) заключается в том, что Свивеллер – человек «не от мира сего». Пока на нём наживается Трент (и, возможно, пока сам Диккенс ещё не вполне понял, для чего ему нужен Ричард и что он собой представляет), эта «неотмирность» выступает как легкомыслие. Однако очень быстро эта черта начинает выглядеть по-другому. Вспомним, как Свивеллер попадает в контору Брассов. Квилп заявляет, что Дик исполнен решимости работать ради денег. Диккенс в свою очередь показывает, что дух наживы пропитывает сами стены дома Брассов и оборачивается духом разложения. Но мы видим, что Дику не слишком интересен заработок, а смертоносная атмосфера конторы видна ему с какой-то неожиданной стороны, которая не делает этот дом более привлекательным, но зато позволяет в нём выжить и помочь другим (маркизе). Первое и поначалу едва ли не единственное , что Дик замечает в конторе, – это Салли Брасс. Но видит он её не так, как видят её клиенты и жертвы семейно-юридического дуэта. Для Дика она – a curiosity, диковинка наподобие тех, что наполняют собой old curiosity shop, лавку древностей: «...Дик, совершенно ошалелый, торчал у стола, разглядывая то ее зеленое платье, то головной убор из коричневого газа, то физиономию, то бегающее по бумаге перо и спрашивал сам себя, каким образом его угораздило очутиться в столь близком соседстве с этим чудовищем – не сон ли это, за которым последует пробуждение?» [Диккенс т. 7: 290].

    Взгляд Дика – взгляд остранённый и отчасти отстранённый (хотя и заинтересованный), взгляд наивного и непосредственного ребёнка, который не мирится со злом, но способен воспринять его иначе, чем люди, более тесно связанные с миром зла. Такая чистота взгляда и неотмирность связаны с бескорыстием героя. Дик не боится Брассов (хотя и состоит у них на службе), потому что он в наименьшей степени привязан к быту. Отсюда проистекает его почти постоянная неустроенность. Дик настолько же беден, как и, например, Трент, но беден иначе. Он испытывает неудобства от нужды, но не находится в зависимости от богатства. Поэтому-то его никогда не покидает веселость духа.
    Именно в этой веселости – и сила, и обаяние Свивеллера, Эллена и Сойера. Она освобождает и самих названных героев, и тех, кто оказывается рядом с ними; в любом случае реакция на Свивеллера и Сойера оказывается «лакмусовой бумажкой», подчёркивающей определенные черты того или иного персонажа. Дело в том, что освобождение с помощью веселости связано с нарушением некоторых порочных, но общепринятых правил. Корыстолюбие оказывается оборотной стороной ложной, условной серьёзности обыденной жизни (снова заметим, что мотив обыденности здесь играет большую роль). Например, именно в таком ключе можно понять тот эпизод из главы II, на который мы уже ссылались. Дик здесь, будучи фигурой от начала и до конца комической, одним своим присутствием если не снижает драматизм столкновения Трента-старшего со своим внуком, то, по крайней мере, ставит под сомнение те ценности, из-за которых ведётся спор. Пока ещё образ этого героя не оформился окончательно, и можно сказать, что перед нами – вариант сцены между Уинклем-старшим и Бобом Сойером. В дальнейшем черты характера Дика будут прорисовываться всё отчётливее.
    Его победа над Брассами начинается с чисто бытовых происшествий. Свивеллер приносит в их дом иной взгляд на вещи и начинает утверждать новый тип поведения: «И вот в жизнь этой леди, как нечто свежее и полное новизны, какая не снилась ей даже во сне, ворвался мистер Свивеллер – ворвался и давай распевать веселые песенки, показывать фокусы с чернильницей и коробочкой облаток, ловить сразу три апельсина одной рукой, балансировать табуретом на подбородке и перочинным ножом на носу, а также проделывать сотни других столь же поразительных фортелей, ибо во время отлучек мистера Брасса подобные развлечения помогали Ричарду рассеивать томительную скуку своего вынужденного заточения в конторе» [Диккенс т. 7: 311].
    Эту победу венчает помощь маркизе и Киту. Характерно, что в первом из этих эпизодов Ричард также выступает не просто защитником девочки, но одновременно вестником радости. Сама сцена с полуголодным ребёнком, которая в «Оливере Твисте» могла бы носить (и носила) характер драматический, – одна из самых светлых и беззаботных в «Лавке древностей»: накормить голодного нельзя, не напоив его, при этом при всём желании невозможно избежать ни партии в криббедж, ни характерного для Свивеллера лицедейства (именно в этом эпизоде «маленькая служанка» становится «маркизой»).
    Это лицедейство – ещё одна любопытная черта в облике героя. Оно бескорыстно и бесцельно, или, что то же самое, его цель – чистая радость. Дик играет, но не лицемерит; отсюда его удивление и растерянность, когда его втягивают в игру другого рода, итогом которой становится арест Кита. Игра Ричарда сталкивается здесь с ложной игрой Брасса. Брасс также не прочь пошутить, но в «Пиквикском клубе» ему под стать Додсон и Фогг, а не Сойер и Эллен. Лицемерие (ложная, безрадостная игра) связано с ложным юмором, с шутками, над которыми нельзя смеяться, более того – шутки эти служат скорее знаками опасности. И ложная игра, и ложный юмор прикрывают столь же ложную серьёзность. Мы уже видели, как «несерьёзность» Сойера сталкивается с «серьёзностью» Уинкля-отца. Брасс, казалось бы, преследует вполне реальную и в этом смысле «серьёзную» цель – наживу. Между тем в буквальном смысле слова замкнутый (на самом себе) уклад его жизни, мертвящая атмосфера его дома говорят о том, что серьёзность эта мнимая. Брасс оказался, если можно так выразиться, в онтологическом тупике, ибо ничего живого в нём не осталось. В конечном счёте в образе этого персонажа можно увидеть перекличку с христианским пониманием зла как небытия (нет нужды напоминать о религиозной основе творчества Диккенса).
    Итак, «воспитание» Дика Свивеллера оказывается под сомнением, но зато образ героя по мере создания романа приобрел черты, сделавшие его одним из структурных «узлов» всей образной системы. Эта эволюция образа является вместе с тем частью развития типажа, нашедшего воплощение в нескольких героях Диккенса. В «Пиквикском клубе» представители этого типа, как уже говорилось, Бен Эллен и Боб Сойер. Эти герои – комические персонажи по преимуществу; образ Дика Свивеллера представляется более сложным и серьёзным (как ни парадоксально это звучит). Вместе с тем уже в облике Эллена и Сойера можно заметить те черты, которые, по-видимому, несут серьёзную содержательную нагрузку. Эллен, Сойер и особенно Свивеллер предстают у раннего Диккенса в первую очередь носителями радости. Радость – одно из ключевых явлений в мире Диккенса. Радость освобождает героев «Пиквикского клуба» и «Лавки древностей» от условностей «серьёзного» мира. Она помогает увидеть мнимость, подложность серьёзности Уинкля-старшего, Самсона и Салли Брасс, Фреда Трента и других подобных им героев. Радость представляет собой активное оружие в борьбе со злом; она одна из тех ценностей, которые отвергают антагонисты главных героев Диккенса. Радость связана с бескорыстием людей и коррелирует с тем взглядом на мир, при котором на первый план выступают «простые вещи» (или «простые радости»). Как писал о Диккенсе Г.К. Честертон, «пафос всего его творчества – радость жизни, а художественное преувеличение – совершенно необходимое свойство великой литературы радости. Непонимание же Диккенса происходит оттого, что его критики напрочь забыли о существовании этой древней, как мир, литературы радости» [Честертон 2000: 479].
    В «Пиквикском клубе» одним из сюжетных (и одновременно идеологических) компонентов, отражающих такую систему ценностей, является утопия Дингли-Делла, а также, например, описание совместной поездки Пиквика, Сэма, Эллена и Сойера. В «Лавке древностей» мы можем ещё раз вспомнить ужин Ричарда и маркизы.
    В свете всего сказанного видно, что сюжетные линии Дика, с одной стороны, Нелл и Кита – с другой, дополняют друг друга. История Кита, Барбары и Гарлендов отражает «серьёзный» или, как предпочитали выражаться некоторые критики, «сентиментальный» подход к тем ценностям, которые можно было бы назвать «диккенсовским комплексом». Приём чередования комических и серьёзных сцен в художественном произведении стар как мир. Но Диккенс усложняет этот приём. История Нелл, Кита и Дика – это во многом одна и та же история: история о радости. Мистер Пиквик, Дик Свивеллер и другие герои Диккенса не стесняются показаться смешными, поскольку их собственная «положительность» не является для них высшей ценностью.
    Эллен, Сойер и Свивеллер во многом оказываются связанными (хоть и отличными) с другой группой героев Диккенса, к которой можно отнести в первую очередь Сэма Уэллера и Марка Тэпли. Но эта тема заслуживает отдельного рассмотрения.
    Таким образом, мы видим, что выбранный нами, казалось бы, чисто комический тип персонажей оказывается на поверку связанным с самой сердцевиной романов Диккенса – его «рождественской философией». Иногда «рождественская философия» понимается слишком узко: её соотносят, прежде всего, с так называемым «морализаторством» и «сентиментальностью» Диккенса, с темами дома, семьи, покоя и уюта. На передний план при таком подходе выходят «идеальные» герои писателя. Но нам представляется, что такое понимание «рождественского комплекса» Диккенса обедняет его художественный мир. Когда Диккенса называют проповедником (на наш взгляд, здесь больше подходит слово «апологет»), это мотивируют наиболее очевидными темами его творчества. Но апология писателя тоньше. Проповедь радости – её неотъемлимая часть, и системный анализ как характерологических типов, так и тем диккенсовских произведений необходим. Тогда станет возможным рассмотреть как единое целое такие стороны творчества писателя, как его характерология, приёмы комического, специфика художественного метода, этическая проблематика, религиозные взгляды Диккенса, а также прояснить смысл таких общеупотребительных определений его творчества, как «сентиментальность» и «мистицизм».

    Список литературы

    Диккенс Ч. Собрание сочинений в 30 т. М., 1957-1963.
    Ивашева В.В. Творчество Диккенса. М., 1954.
    Михальская Н. П. Чарльз Диккенс. М., 1987.
    Скуратовская Л.И. Творчество Диккенса 1838-1842 гг. Днепропетровск, 1969.
    Тугушева М. П. Чарльз Диккенс. М., 1979.
    Честертон Г.К. Краски жизни у Диккенса // Честертон Г.К. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 5. СПб., 2000.
    Шпет Г.Г. Комментарий // Диккенс Ч. Посмертные записки Пиквикского клуба. М., 2000.

@темы: Диккенс, Цитаты

---

Не-филолог во мне...

снова бьётся головой об стену.

1766    þay lanced wordes gode
1767    much wele þen watz þerinne
1768    gret perile bitwene hem stod
1769    nif mare of hir knyȝt mynne

(The words they said were good,
And their joy was fair and light;
Great peril between them stood,
But Mary guarded her knight.)

Примечание:

1768-9 The syntax is inconsequent and the metre of 1769 irregular. Even if stod is taken as subjunctive — whether a development or a scribal alteration of stode 'would have stood'—the tense sequence fails because mynne can only be present subj. Gollancz emends to con mynne, making both verbs indicative. The thought is livelier, even if the grammar is unorthodox, if stod is taken as indic., but mynne kept as subj.—'There was in fact great danger, if Mary should not take care of her knight.' Hulbert and Knott (M.L.N. xxx (1915), 107) reject the interpretation of MS. mare as a form of 'Mary', largely on the ground that 'the interference of the Virgin would spoil the whole crucial part of the test, and seems inconceivable from such an artist as our poet'. The point is well made; but their own interpretation requires too much straining of language to be acceptable.

Я щас умру. ( Ну что, что Толкину (или Гордону, или Дэвису) не понравилось в этой фразе? (Такой трактовке этой фразы, если точнее.)

Не подразумевал же поэт, наверное, что имело место прямое "сверхъестественное вмешательство"! "Бог хранил от греха", что-то в этом роде... Что никак не отменяет свободной воли Гавейна. Который сам прекрасно осознает "опасность" и восклицает "Боже оборони!"

"Меньше знаешь...", да.

@темы: Рассуждения, СГЗР, Цитаты

---

Эврика!

В буквальном смысле. То есть, "нашла". =))

Я наконец нашла статью, трактовка "исповедальной проблемы" "Сэра Гавейна и Зелёного Рыцаря" в которой более или менее соответствует моему представлению об окружающем мире.

Прежде чем меня начнут пинать ногами за подобную постановку вопроса, хочу заметить, что профан в областях христианства, исторического средневековья и средневековой литературы едва ли способен (читай: способен с вероятностью ноль целых фиг десятых) хоть как-то приблизиться к "абсолютной истине" в вопросе, по которому у специалистов имеется как минимум три противоположных мнения. )

Так почему бы этому профану не ориентироваться в первую очередь на... собственное восприятие?

Статья называется "A Rereading of Sir Gawain and the Green Knight" ("Перечитывая Сэра Гавейна и Зелёного Рыцаря"), автор — P. J. C. Field.

Его точка зрения находится где-то посередине между (так сказать) "мнением Даннинга" и "мнением Бэрроу". Первый (в своей рецензии на книгу второго и возражая ему) утверждает, что поступок Гавейна (то, что он взял — и оставил себе — пояс жены Бертилака) ни в коей мере не был грехом, а всего лишь "социальным солецизмом".

Ну, повторюсь, я профан в данном вопросе... но мне кажется несколько подозрительным утверждение, что Бога, грубо говоря, "не волнуют" жульничества в играх. Даже в играх на простой "спортивный интерес". А ведь в данном случае интерес был материальным.

И да, я понимаю всю простительность "жульничества" при подобных обстоятельствах: когда Бертилаку этот пояс (не его к тому же, а его жены) вроде бы и не нужен, а для Гавейна он — вопрос жизни и смерти. И вижу всю пропасть (по законам Божьим, рыцарским и человеческим) между тем грехом, от которого Гавейна отвела Дева Мария, и совершённым им проступком.

Именно поэтому я никак не могу согласиться с точкой зрения Бэрроу, по которому Гавейн в конце поэмы всё ещё находится в состоянии смертного греха. Даже просто из-за общего восприятия поэмы. Хотя это никак не отменяет верность некоторых наблюдений Бэрроу (как замечает и сам Филд): например, что в третий вечер Гавейн первый выходит к хозяину "меняться добычей" и обрывает уже ставший традиционным шутливый разговор. Никто не разубедит меня, что это не есть проявление нечистой совести.

А Филд придерживается следующего мнения: поступок Гавейна — грех, но не смертельный (mortal), а "venial" ("простительный"? — не знаю общепринятого перевода), исповедоваться в котором было не обязательно. (Более того, Филд замечательно описывает психологические условия, при которых этот поступок был совершён — и различие между двумя "игровыми обещаниями", данными Гавейном, в качестве смягчающих обстоятельств.) Таким образом снимается "проблема исповеди", которая оказывается "действительной".

Gawain is right in thinking that this action is bad. Venial sin is evil: absolutely, for a man who wants perfection; for a man who is near perfection; and for a man who is possibly, if we accept Ackerman's conjecture on the pentangle, habitually free even from venial sin. But none of this makes venial sin into mortal sin.

Эх, перевести эту статью, что ли...

UPDATE: А ещё я нашла аватарку к постам о СГЗР. Если кому она покажется "индейно невыдержанной", все претензии к иллюстратору обложки барроновского издания. У меня самой есть некоторые сомнения на этот счёт, но... я изначально разрывалась между изображением щита и пояском, так что не устояла перед возможностью их совместить.

запись создана: 03.03.2010 в 19:59

@темы: Рассуждения, СГЗР

---

Даа...

А "Терпение"* просто восхитительно.

* Средневековая поэма-проповедь (с той же рукописи, что и СГЗР с "Жемчужиной") о добродетели терпения, в качестве иллюстрации использующая библейский рассказ о пророке Ионе.

Тут взъярился Иона, | возмутился сердцем:
«Коль склонюсь перед Ним, | пойду в Ниневию,
Принесу им весть, | мне же хуже будет,
Ибо сам Он рек, мол, | злоумышленники там и бесы:
Только слово молвлю, | тут же меня и схватят,
И посадят за стены, | и наденут колодки,
Руки-ноги переломают, | очи вырвут.
Кто же смертного | ко тьме адских приспешников
Посылает, в стан вражий, | да с этакой вестью?
Знать, умыслил Господь | предать мукам пророка,
Погубить меня | за малые прегрешения.
Не пойду, - подумал Иона, - | в ту сторону,
А пойду туда, | где меня не сыщут,
Поспешу-ка я в Тарсис, | там на время укроюсь,
Коль удастся, пережду, - |Он, глядишь, про меня и забудет».
И собрался Иона, | и пустился в дорогу,
В град приморский Иаффу | поспешал он, злобясь,
Мол, награды не надо мне - | избежать бы мучений,
А Господь Творец, мол, | пропади Он пропадом.
«Ибо наш Владыка, |он сидит на высоком месте
В свете, в славе; | Ему и горя мало,
Коли схватят меня | да разуют-разденут,
Да распнут на кресте | рядом с татями в Ниневии», -
Так страшился Иона, | поспешая в град Йаффу...

"А Господь Творец, мол, пропади Он пропадом" — это сильно...

@темы: Впечатления, Книги, Цитаты

---

Задумчиво

Ну, что в англоязычных филологических журналах в статьях, посвящённых "Сэру Гавейну и Зелёному Рыцарю", эта поэма (и современные ей) цитируются "как они есть", на среднеанглийском, это вполне понятно и логично.

Но вот что цитаты из, скажем, Фомы Аквинского и "руководств по исповеди" даются на латыни без перевода... предполагается, что вся целевая аудитория этих журналов знает латынь?

При этом в сборнике статей по СГЗР, видимо, рассчитанном на более массового читателя, в статье "Gawain's Fault in Sir Gawain and the Green Knight", в отличие от журнального варианта, цитаты из Аквината и других теологических трактатов переводятся на английский.

@темы: Рассуждения, СГЗР

---

К вопросу о том...

что объединяет любимые нами книги.

Скрыть плохой поступок, конечно, можно,
Но никто не сделает бывшее небывшим,
И содеянное однажды не денется никуда.

Откуда?

Сэр Гавейн, рассказывающий двору короля Артура о своём приключении, разумеется. (Перевод Бетаки.)

Наш человек.

Да, я помню реакцию двора. ) И нет, я не считаю, что они смеялись потому, что менее... нравственно развиты, чем Гавейн. (Мне попадалась такая трактовка.) Но и не считаю, что Гавейн "чересчур увлёкся" самоосуждением.

По-моему, милость к другим и строгость к себе нисколько не взаимоисключающи, сорри за пафос.

@темы: Рассуждения, Книги, Цитаты

---

Выдумал же кто-то...

что самые бесплодные из человеческих страстей — это жажда мести и зависть.

Ха! Самая бесплодная (в прямом смысле слова — ничего не порождающая, не дающая никаких результатов) страсть — это эстетическое (в широком смысле) наслаждение.

Кажется, я это уже говорила... но не грех и повторить.

@темы: Рассуждения, Жизнь

---

Мимоходом

Помню, как меня в своё время... впечатлил тот факт, что из просмотренных мною статей на тему "Сэра Гавейна и Зелёного Рыцаря" по крайней мере половина (ну хорошо, треть) пыталась ответить на вопрос, виноват ли Гавейн, и если да, то в чём и перед кем. (И была ли "действительна" его исповедь, и вообще подпадает ли нарушение "игрового обещания" под церковную юрисдикцию, и почему Гавейн обвиняет себя в грехе, в котором, как уверял нас раньше рассказчик, он виновен не был.)

Это к вопросу об отношении "официального литературоведения" к вопросам виновности, угу.

@темы: Рассуждения, СГЗР, Книги

---

Как говаривал...

в схожей ситуации Арчи Гудвин: "Ну посмотрите вы в телефонный справочник, а дальше-то что?"

Вот примерно к этому и свелись все мои попытки хоть что-то разыскать в сети об экранизации "Лавки древностей" 1962-го года. Помимо инфы с imbd, то есть. Ни отзывов, ни информации о выпуске на кассетах/дисках — ни-че-го. Ровным счётом.

Правда, в списке персонажей числится Софи Уэлкс, а это уже кое-что. Ни в одной из трёх виденных мною экранизаций её не было. И Дика Свивеллера там играет актёр, сыгравший эпизодическую роль в музыкальном фильме "Скрудж" 1970-го года.

А экранизация 1934-го года, похоже, выходила только на кассетах. :/ Даже если (допустим) я её достану, то на чём мне оную смотреть?

/me чеша за ухом, раздумывает, не будет ли откровенным издевательством запостить список экранизаций "Лавки древностей" с комментариями.

@темы: Диккенс, Экранизации