Таки не выдержала...

и запостила вопросы на сравнение культурного контекста. =)

Вот здесь: http://heylir.livejournal.com/16211.html

Welcome!

---

К вопросу о безнадеге

Нет, вы как хотите, но раз за разом смотреть истории, которые самим своим сюжетом обречены на отсутствие "глобального выхода вверх"... и в которых "локальный хэппи-энд" есть только предвестник чего-то несравнимо более ужасного, из которого выхода нет по определению... я, конечно, мазохист, но не до такой степени!

Да по сравнению с "Jigoku Shoujo" "Death Note" - весёлая детская сказочка, рассказанная на ночь...

@темы: Фильмы, Впечатления

---

В честь праздника...

надо бы что-то запостить.

Интервью Д. Герролта с Дж.Р.Р. Толкином

Впервые прозвучало в эфире в январе 1971 г. на 4 канале радио Би-би-си, в программе «Книжные новинки...»

English transcript

First broadcast in January 1971 on the BBC Radio 4 programme 'Now Read On ...'. The interviewer was Dennis Gerrolt.

T: ...long before I wrote The Hobbit and long before I wrote this I had constructed this world mythology.

G: So you had some sort of scheme on which it was possible to work?

T: Immense sagas, yes ... it got sucked in as The Hobbit did itself, the Hobbit was originally not part of it at all but as soon as it got moving out into the world it got moved into it's activities.

[realistic BBC match striking sound effect]

G: So your characters and your story really took charge.

T: [lights pipe]

G: I say took charge, I don't mean that you were completely under their spell or anything of this sort...

T: Oh no no, I don't wander about dreaming at all, it isn't an obsession in any way. You have this sensation that at this point A, B, C, D only A or one of them is right and you've got to wait until you see. I had maps of course. If you're going to have a complicated story you must work to a map otherwise you can never make a map of it afterwards. The moons I think finally were the moons and sunset worked out according to what they were in this part of the world in 1942 actually. [pipe goes out]

G: You began in '42 did you, to write it?

T: Oh no, I began as soon as The Hobbit was out - in the '30s.

G: It was finally finished just before it was published...

T: I wrote the last ... in about 1949 - I remember I actually wept at the denouement. But then of course there was a tremendous lot of revision. I typed the whole of that work out twice and lots of it many times, on a bed in an attic. I couldn't afford of course the typing. There's some mistakes too and also [relights pipe] it amuses me to say, as I suppose I'm in a position where it doesn't matter what people think of me now - there were some frightful mistakes in grammar, which from a Professor of English Language and Lit are rather shocking.

G: I hadn't noticed any.

T: There was one where I used bestrode as the past participle of bestride! [laughs]

G: Do you feel any sense of guilt at all that as a philologist, as a Professor of English Language with which you were concerned with the factual sources of language, you devoted a large part of your life to a fictional thing?

T: No. I'm sure its done the language a lot of good! There's quite a lot of linguistic wisdom in it. I don't feel any guilt complex about The Lord of the Rings.

G: Have you a particular fondness for these comfortable homely things of life that the Shire embodies: the home and pipe and fire and bed - the homely virtues?

T: Haven't you?

G: Haven't you Professor Tolkien?

T: Of course, yes.

G: You have a particular fondness then for Hobbits?

T: That's why I feel at home... The Shire is very like the kind of world in which I first became aware of things, which was perhaps more poignant to me as I wasn't born here, I was born in Bloomsdale in South Africa. I was very young when I got back but at the same time it bites into your memory and imagination even if you don't think it has. If your first Christmas tree is a wilting eucalyptus and if you're normally troubled by heat and sand - then, to have just at the age when imagination is opening out, suddenly find yourself in a quiet Warwickshire village, I think it engenders a particular love of what you might call central Midlands English countryside, based on good water, stones and elm trees and small quiet rivers and so on, and of course rustic people about.

G: At what age did you come to England?

T: I suppose I was about three and a half. Pretty poignant of course because one of the things why people say they don't remember is - it's like constantly photographing the same thing on the same plate. Slight changes simply make a blur. But if a child had a sudden break like that, it's conscious. What it tries to do is fit the new memories onto the old. I've got a perfectly clear vivid picture of a house that I now know is in fact a beautifully worked out pastiche of my own home in Bloomfontein and my grandmother's house in Birmingham. I can still remember going down the road in Birmingham and wondering what had happened to the big gallery, what happened to the balcony. Consequently I do remember things extremely well, I can remember bathing in the Indian Ocean when I was not quite two and I remember it very clearly.

G: Frodo accepts the burden of the Ring and he embodies as a character the virtues of long suffering and perseverance and by his actions one might almost say in the Buddhist sense he 'aquires merit'. He becomes in fact almost a Christ figure. Why did you choose a halfling, a hobbit for this role?

T: I didn't. I didn't do much choosing, I wrote The Hobbit you see ... all I was trying to do was carry on from the point where The Hobbit left off. I'd got hobbits on my hands hadn't I.

G: Indeed, but there's nothing particularly Christ-like about Bilbo.

T: No...

G: But in the face of the most appalling danger he struggles on and continues, and wins through.

T: But that seems I suppose more like an allegory of the human race. I've always been impressed that we're here surviving because of the indomitable courage of quite small people against impossible odds: jungles, volcanoes, wild beasts... they struggle on, almost blindly in a way.

G: I thought that conceivably Midgard might be Middle-earth or have some connection?

T: Oh yes, they're the same word. Most people have made this mistake of thinking Middle-earth is a particular kind of Earth or is another planet of the science fiction sort but it's just an old fashioned word for this world we live in, as imagined surrounded by the Ocean.

G: It seemed to me that Middle-earth was in a sense as you say this world we live in but at a different era.

T: No ... at a different stage of imagination, yes.

G: Did you intend in Lord of the Rings that certain races should embody certain principles: the elves wisdom, the dwarves craftsmanship, men husbandry and battle and so forth?

T: I didn't intend it but when you've got these people on your hands you've got to make them different haven't you. Well of course as we all know ultimately we've only got humanity to work with, it's only clay we've got. We should all - or at least a large part of the human race - would like to have greater power of mind, greater power of art by which I mean that the gap between the conception and the power of execution should be shortened, and we should like a longer if not indefinite time in which to go on knowing more and making more.

Therefore the Elves are immortal in a sense. I had to use immortal, I didn't mean that they were eternally immortal, merely that they are very longeval and their longevity probably lasts as long as the inhabitability of the Earth.

The dwarves of course are quite obviously - wouldn't you say that in many ways they remind you of the Jews? Their words are Semitic obviously, constructed to be Semitic. Hobbits are just rustic English people, made small in size because it reflects (in general) the small reach of their imagination - not the small reach of their courage or latent power.

G: This seems to be one of the great strengths of the book, this enormous conglomeration of names - one doesn't get lost, at least after the second reading.

T: I'm very glad you told me that because I took a great deal of trouble. Also it gives me great pleasure, a good name. I always in writing start with a name. Give me a name and it produces a story, not the other way about normally.

G: Of the languages you know which were the greatest help to you in writing The Lord of the Rings?

T: Oh lor ... of modern languages I should have said Welsh has always attracted me by it's style and sound more than any other, ever though I first only saw it on coal trucks, I always wanted to know what it was about.

G: It seems to me that the music of Welsh comes through in the names you've chosen for mountains and for places in general.

T: Very much. But a much rarer, very potent influence on myself has been Finnish.

G: Is the book to be considered as an allegory?

T: No. I dislike allegory whenever I smell it.

G: Do you consider the world declining as the Third Age declines in your book and do you see a Fourth Age for the world at the moment, our world?

T: At my age I'm exactly the kind of person who has lived through one of the most quickly changing periods known to history. Surely there could never be in seventy years so much change.

G: There's an autumnal quality throughout the whole of The Lord of the Rings, in one case a character says the story continues but I seem to have dropped out of it ... however everything is declining, fading, at least towards the end of the Third Age every choice tends to the upsetting of some tradition. Now this seems to me to be somewhat like Tennyson's "the old order changeth, yielding place to new, and God fulfills himself in many ways". Where is God in The Lord of the Rings?

T: He's mentioned once or twice.

G: Is he the One?...

T: The One, yes.

G: Are you a theist?

T: Oh, I'm a Roman Catholic. Devout Roman Catholic.

G: Do you wish to be remembered chiefly by your writings on philology and other matters or by The Lord of the Rings and The Hobbit?

T: I shouldn't have thought there was much choice in the matter - if I'm remembered at all it will be by The Lord of the Rings I take it. Won't it be rather like the case of Longfellow, people remember Longfellow wrote Hiawatha, quite forget he was a Professor of Modern Languages!

Перевод интервью (взят из 50-го номера "Палантира")

Денис Герролт
Дж. Р. Р. ТОЛКИН: ИНТЕРВЬЮ
впервые прозвучало в эфире в январе 1971 г. на 4 канале радио Би-би-си, в программе «Книжные новинки...»
(перевод – О. Честнокова, А. Хананашвили)

[T:] ...Задолго до того, как я написал «Хоббита» и задолго до того, как я написал эту книгу, я разработал мифологию этого мира.

[G:] Так у Вас уже была некая система, которая легла в основу вашей работы?
[T:] О да, все эти бесконечные саги… они просачивались в ткань повествования, и «Хоббит» мало-помалу пропитывался ими. Поначалу «Хоббит» вовсе не был частью эпоса, но, по мере того, как действие все больше вписывалось в этот мир, оно становилось и его частью.

[Отчетливый звук зажигаемой спички]
[G:] Выходит, ваши герои и ваши истории сами о себе позаботились?

[T:] [Раскуривает трубку]

[G:] То есть жили своей собственной жизнью, я не имел в виду, что вы находились в их власти или что-то подобное...
[T:] О нет, нет, я вовсе не блуждаю в эмпиреях и отнюдь не одержим. Просто в какой-то момент вы понимаете, что из возможных вариантов развития сюжета А, Б и В только А или какой-то другой наиболее вероятен, и со временем это подтверждается. Ну и конечно, у меня есть карты местности. Если вы пишете длинную и запутанную историю, то без карт вам не обойтись, а то потом уже ни за что не начертить карту. Фазы луны и время заката, пожалуй, соответствуют тем, которые наблюдались в этой части света году этак в 1942. (трубка гаснет).

[G:] Так вы начали писать книгу в 1942, не так ли?
[T:] О нет, я начал, как только «Хоббит» вышел в свет, где-то в тридцатых.

[G:] Книга была закончена перед самой публикацией…
[T:] Последнюю главу я написал… примерно в 1949 – помнится, я чуть не плакал, когда дошел до развязки. Но потом я там кучу чего наисправлял. У себя на чердаке я дважды перепечатал все целиком, а большинство глав и того больше. У меня не было возможности нанять машинистку. Все же ошибки остались и, (снова зажигает трубку) смешно сказать, когда, как мне кажется, меня уже не заботит молва, я могу признаться, что обнаружил там такие поразительные грамматические ошибки, которые для профессора английского языка и литературы тем более непростительны.

[G:] Я не заметил ни одной.
[T:] Да там в одном месте я использовал «bestrode» как причастие прошедшего времени от глагола «bestride» [смеется]

[G:] Вы совсем не испытываете чувства вины за то, что будучи филологом, профессором английского языка, и постоянно имея дело с фактическим лингвистическим материалом, посвятили большую часть жизни вымыслу?
[T:] Нет, уверен, что это принесло языку огромную пользу! В книгу вложена масса лингвистических знаний. Нет у меня никакого комплекса вины по поводу «Властелина Колец».

[G:] Вы ведь по-особому привязаны ко всем этим уютным, обыденным мелочам, которые воплощает собой Шир: дом и трубка, и очаг и теплая постель – милые домашние радости?

[T:] А вы разве нет?
[G:] А вы, профессор Толкин?
[T:] Конечно же, да.
[G:] Значит и к хоббитам вы неравнодушны?
[T:] Пожалуй, именно там я чувствовал бы себя как дома. Шир больше всего напоминает мир, который я узнал первым, и для меня это тем более важно, поскольку родился я не здесь, а в Южной Африке, в Блумсдейле. Вернулся я совсем маленьким, но тот мир врезался память и поразил воображение, хотя я и не осознавал этого. Если твоей первой рождественской елкой был чахлый эвкалипт, а больше всего тебе досаждали зной и песок, и вдруг, в возрасте, когда пробуждается воображение, ты обнаруживаешь себя в тихой Уорикширской деревушке, мне кажется, все это порождает особую любовь к тому, что называется деревенской Средней Англией, любовь к родниковой воде, камням и старым вязам, к тихим речушкам, и, конечно, к деревенским жителям.

[G:] В каком возрасте вы приехали в Англию?
[T:] Думаю, мне было примерно три с половиной года. Достаточно резко отпечаталось, поскольку, как мне кажется, одна из причин, почему не сохраняются воспоминания – это примерно как снимать один и тот же объект на одну и ту же фотопластинку. Мелкие изменения смазывают общую картину. Но если жизнь ребенка внезапно меняется, он это запоминает. Новые воспоминания накладываются на старые. У меня сохранилась абсолютно четкая, яркая картинка дома, который, как я сейчас понимаю, всего лишь замечательный коллаж интерьеров моего дома в Блумфонтейне и дома моей бабушки в Бирмингеме. Я прекрасно помню, как иду по дороге в Бирмингеме и удивляюсь, куда девались большая веранда и балкон. Следовательно у меня отличная память, и я помню, как купался в Индийском океане, когда мне не было и двух лет, а воспоминание совершенно отчетливое.

[G:] Фродо принимает бремя Кольца и воплощает в себе все черты положительного героя, являясь образцом стойкости и мужества. По результатам его деяний, можно было бы сказать, что он «стяжает благие заслуги», в том смысле, который вкладывают в это выражение буддисты. Фактически он приравнивается к Христу. Почему же вы выбрали на эту роль половинчика, хоббита?

[T:] Я не выбирал. Понимаете, я написал «Хоббита»... и всего-то старался продолжить повествование с того места, на котором он закончился. У меня же на руках оставались хоббиты, верно?
[G:] Ну конечно, но ведь Бильбо совершенно не похож на Христа.

[T:] Нет...
[G:] Но перед лицом тяжелейших испытаний он продолжает бороться и, в конце концов, побеждает.

[T:] Но это, как мне кажется, скорее аллегория всего рода человеческого. Меня всегда поражало, что мы умудряемся выживать благодаря будничному мужеству совершенно обычных людей, противостоящих самым чудовищным опасностям: джунглям, вулканам, диким зверям… они продолжают бороться, даже не видя порой конечной цели…

[G:] Я думал, что Middangeard – это Средиземье или возможно имеет к нему какое-то отношение?
[T:] О да, это одно и то же слово. Многие люди совершали уже подобную ошибку, считая Средиземье аналогом Земли или иной планетой, в научно-фантастическом смысле. Но это всего лишь древнее название нашего мира, который раньше представляли землей, окруженной Океаном.

[G:] Мне кажется, что Средиземье в том смысле, в котором вы употребляете это слово, - это мир, в котором мы живем, просто в другую эпоху.
[T:] Нет ... скорее на другой стадии воображения.

[G:] Во «Властелине Колец» каждый народ воплощает определенные качества: эльфы – мудрость, гномы – мастерство, люди – земледельцы и воины, и так далее. Преднамеренно ли это?

[T:] Нет, не преднамеренно, но когда имеешь дело с таким количеством народов, их же нужно сделать разными, правда? Но все-таки по большому счету только с людьми можно иметь дело, лишь из этой глины можно что-то вылепить. Нам бы всем не помешало, (ну, или по крайней мере, большинству людей), быть умнее, артистичнее, что подразумевает сокращение разрыва между замыслом и исполнением, и уж конечно, нам не помешало бы иметь в своем распоряжении жизнь подлиннее или вовсе бесконечную, чтобы учиться новому и творить новое… чтобы успеть узнать и сотворить намного больше…

В этом смысле эльфы бессмертны. Я был вынужден употребить именно это слово, хотя и не имел в виду, что они вечно бессмертны, они лишь обладают долголетием, сопоставимым со сроком существования Земли.

С гномами, конечно же, все вполне очевидно – не вы ли говорили, что они чем-то напоминают вам евреев? Их слова и конструкция фраз явно семитского происхождения. А хоббиты - это просто английские крестьяне, и их малый рост соответствует малому размаху их воображения, но далеко не малому размеру их мужества или скрытой в них силы.

[G:] Похоже, одним из основных достоинств книги является поразительное разнообразие имен – невозможно запутаться в персонажах, по крайней мере, прочитав дважды.
[T:] Очень рад, что вы это отметили, поскольку я приложил к тому немало усилий. Не говоря о том, что я испытываю большое удовольствие от хороших имен. Первым делом я всегда придумываю имя. Дайте мне хорошее имя, и оно приведет за собой историю, а не наоборот.

[G:] Какие из известных вам языков, оказались наиболее полезными при написании «Властелина Колец»?
[T:] О Боже… из современных языков я должен назвать валлийский, который всегда пленял меня и звучанием своим, и слогом более всех прочих. Даже несмотря на то, что когда-то я видел валлийские слова написанными лишь на грузовиках с углем, мне всегда хотелось узнать, что же они означают.

[G:] Похоже, музыка валлийского слышится в названиях гор и в целом в выбранных вами географических названиях.
[T:] Абсолютно точно. Но гораздо более глубокое, сильное впечатление на меня произвел финский.

[G:] Можно ли считать вашу книгу аллегорией?
[T:] Нет. Я на дух не переношу аллегорий.

[G:] Полагаете ли вы, что мир угасает с концом Третьей Эпохи в вашей книге и расцениваете ли вы наш современный мир как Четвертую Эпоху?
[T:] Дожив до преклонных лет, я отношусь к тому сорту людей, который пережил один из самых стремительно меняющихся отрезков истории. Несомненно, никогда еще за семьдесят лет не происходило столько перемен.

[G:] Красной нитью через всю книгу проходит мотив осени. Один из героев замечает: история продолжается, но сам он уже выпал из нее. Хотя все увядает и тускнеет, по крайней мере, к концу Третьей Эпохи каждый выбор приводит к отмиранию еще одной традиции. Чем-то мне это напоминает теннисоновские строки:

«Былой уклад сменяется иным;
Неисчислимы Господа пути –
Дабы привычка не сгубила мир»

Есть ли Бог во «Властелине Колец?»

[T:] Он упоминается там пару раз.

[G:] Он – это Единый?...
[T:] Да, это Единый.
[G:] Вы являетесь теистом?
[T:] О нет, я принадлежу Римской Католической Церкви. Убежденный католик.

[G:] Какую славу вы предпочитаете – ученого-филолога или автора «Властелина Колец» и «Хоббита»?
[T:] Не думаю, что у меня есть выбор: если уж меня и будут помнить, то только благодаря «Властелину Колец». Я с этим смирился. Не правда ли, это отчасти напоминает судьбу Лонгфелло: люди помнят, его как автора «Песни о Гайявате», совершенно забывая о том, что он был профессором современного языкознания.

Примечания:

Толкин родился в Блумфонтейне, Южная Африка, в 1892 г.
«Хоббит» был впервые опубликован в 1937 г.
От Кристофера Толкина, занимающегося изданием книг своего отца, нам ныне известно, что по мере написания «Властелина Колец», он рисовал к нему карту.

Примечания переводчика:

1 bestride - садиться или сидеть верхом. Правильная форма причастия прошедшего времени «bestridden».
2 Строки 240-241 из поэмы «Смерть Артура», перевод Светланы Лихачевой.

О да...

- Вы ведь по-особому привязаны ко всем этим уютным, обыденным мелочам, которые воплощает собой Шир: дом и трубка, и очаг, и теплая постель – милые домашние радости?
- А вы разве нет?
- А вы, профессор Толкин?
- Конечно же, да.

@темы: Tolkien, Цитаты

---

Лю-ю-ю-ди!

Свершилось! После многолетних поисков по сети и локалкам я таки обнаружила на arjlover'e обожаемую мной с детства "Сказку про зайца с чудесными ушами"!!

(А ещё там попутно обнаружились все 4 аудио-выпуска "Коаппа", из которых я до сих пор слышала только два...)

(напевает) "Эй, просыпайтесь, звери и птицы, солнце на небо уже взобралось..."

Да, я ненормальная, у кого-то ещё оставались сомнения на этот счёт? )

@темы: Жизнь, Настроения

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Разное

Два очень интересных места из 17-й книги МИФов

Два очень интересных места из 17-й книги МИФов:

"It's fate!" She [Bunny] blinked her long lashes at us.

"I don't believe in fate," Aahz snarled.

"Neither do I," I growled.

Разумеется, просто по логике разговора они оба не могли тогда сказать ничего другого... и всё-таки. Конечно, ни Ааз, ни Скив не верят в судьбу. Осмелюсь предположить, что и Уиллард Шутт - тоже.

А вот второе (рассуждения Ааза непосредственно связаны с происходящим вокруг):

Pervects don't believe in ghosts. If we have an afterlife, I guess we think it's none of anyone else's business. As far as I know, none of my ancestors has bothered to come back and tell any of its descendendants what it's like. And, if heaven's not a place of unlimited comfort, wealth, food, booze, sex, and entertainment, I'm not sure I care. Outside of Perv, things are different. I know Klahds believe in disembodied spirits, evidence notwithstanding.

Помимо прямого смысла сего рассуждения, последняя фраза немного... трогательна. Тем, что Ааз в первую очередь вспоминает о пентюхах - несмотря ни на что.

Интересно, что, начиная с 13-й книги МИФов, изверги (в том числе и Ааз) иногда употребляют выражения типа "Crom knows" и "for sake of Crom". А... ещё один персонаж (из измерения Cupid) - "fear of Crom".

Пришлось слазить в Википедию: http://en.wikipedia.org/wiki/Crom_(fictional_deity)

По ассоциации... интересна ремарка, которой сопровождается экспрессивное восклицание Шутта, выражающее его чувства относительно фотографий трёх его подчинённых в журнале "Т&A".

"Jesus wept!" he said, uttering through clenched teeth the closest thing to a profanity that had passed his lips in years. "Do you realize-"

Это признак сдержанности или хорошего воспитания? Правда, в той же первой книге Шутт дважды употребляет слово "damn" - в разговоре с Бикером во время заседания трибунала и когда узнает о Корбине.

А ещё в 16-й книге было такое (от лица Ааза):

A session with any of the devices would probably ensure that none of us would ever play the piano again. I vowed to the God of Second Chances if we got away unscathed I would start taking lessons immediately.

Угу... а вот в удачу асприновские герои наверняка верят. В ту, которая сопутствует тем, кто сам себе помогает.

А на последнем концерте Щербакова было исполнено две новых песни (тексты и ссылки файлы взяты из ЖЖшного сообщества).

140 верст (текст)

140 верст

Гони сто сорок вёрст, мигай, гуди, шуми.
Всё снег по сторонам да хвоя.
Рельеф за кольцевой жилой, но не живой.
Чернеют имена, да сплошь не прочтёшь.

Опять сейчас одно куда, поди пойми,
ушло — не разглядел его я.
В таком, как этот край, меня поди поймай.
Не зря он с высоты похож на чертёж.

Не то Волоколамск мелькнул и миновал,
не то, наоборот, Таруса.
Сечёт наискосок черта строку и слог.
За что же с беглеца отчёт или штраф?

Меж тех, кто на земле своё отзимовал,
чутья беглец не чужд и вкуса.
Но всех, от коих мчит, он вех не различит,
лишь эти за чертой учтёт, не читав.

«Прощай! — гласят они. — Вина твоя мала,
но мы её тебе запомним.
Почти или уже ты сам на чертеже
заметен не любым глазам по зиме.

Ты сам минутный шум, невнятная молва,
зачёркнутый никем топоним.
Оно пока светло — ещё куда ни шло,
а ночью на земле ты сам по себе».

Черта наискосок, строка напополам.
Скулит погоня, след теряя.
Уж час как обогрев угас, не обогрев,
и мёрзну я, хотя одет мехово.

Нельзя не миновать. Прощай, Волоколамск!
Вовек не разгляжу тебя я.
Смешно махать рукой на скорости такой.
И всё-таки машу, да нет никого…

140 верст (mp3)

2001 (текст)

2001

Не только мою конкретную цель я понял бы и настиг,
Но даже и общий замысел от меня бы не увильнул,
Когда бы я хоть на миг,
Хоть сразу же, как возник,
Хоть сколько-нибудь замешкался и мозгами бы шевельнул.

Но кровь, ни с кем не советуясь, размахнулась на долгий круг,
Стопа, не успев опомниться, изготовилась для шагов,
И мне бы сто лет не крюк,
Но все это как-то вдруг --
А главное, в высшей степени независимо от мозгов.

Потом была биография -- вся в затменьях, как на луне.
То насыпь, то котлован, иногда война, но больше возня.
Участвовал я в возне
На черт знает чьей стороне,
И все это шло и делалось независимо от меня.

Мой век свое отревел, как бык, и сгинул, как мотылек,
И -- тоже не от мозгов -- я вместе с ним обмяк и померк,
И вот уже год как слег,
Но выдержал полный срок,
И почестям соответствовал, и газетчиков не отверг.

«Со вспышкой, -- сказали, -- снимем тебя, вставай, лейтенант, с одра,
Пойдешь на ура на полосу, где кроссворд и хоккей на льду».
-- Снимайте, -- сказал, -- с утра,
С утра сойду на ура,
А после обеда это уже я вряд ли куда сойду.

Кто хочет -- потом лепи персонажу маузер на стегно,
Цепляй типажу медаль о двух сторонах на седую грудь,
Но лет ему сто одно,
И ест он одно пшено,
И все это отношения не имеет ко мне ничуть.

И если ему, оставленному на выслуге без врагов,
На каждом углу мерещатся Пентагон или Бундесвер,
То это не от мозгов,
Нисколько не от мозгов,
А только в известной степени от давления атмосфер.

Они, атмосферы, давят себе, не глядя, в чью пользу счет,
А сборная из последних своих пыхтит лошадиных сил --
Клюка мимо шайбы бьет,
Медпомощь бежит на лед,
А лед уже год как тронулся, в смысле двинулся и уплыл.

Сперва завалился в сточные катакомбы кусками он
Затем он через фильтры вылился -- любо-дорого, аш-два-о,
И дальше на волю вон
Туда же, куда уклон --
И даже в какой-то степени независимо от того.

2001 (mp3)

@темы: Рассуждения, Щербаков, Впечатления, Жизнь, Asprin, Книги, Цитаты

---

Девочка с зонтиком

С самого первого раза, когда я увидела эту скульптуру, она напоминала мне о книгах Крапивина. Не только и не столько из-за "Звёзд под дождём"...





Сегодня нашла в Википедии: "После трагедии в подземном переходе Минского метро, когда в давке, возникшей из-за дождя, погибло 53 человека, большинство из которых молодые девушки, появилась "Девочка с зонтиком"..."

P.S. Ещё о Минске... хотелось бы найти репродукцию той "нетрадиционной" иконы Св. Георгия.

@темы: Жизнь

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Несколько ошеломлённо

Снова чувствую себя Скивом... конца 17-й книги. То есть счастливым не по заслугам... пентюхом. =)

Спасибо всем, кто поздравил. =)

@темы: Жизнь, Настроения

---

Вчерашний разговор...

о греческой мифологии заставил-таки меня разыскать в шкафу книги Евгения Богата и найти место, где он писал об Аполлоне и Марсии.

    В детстве античные боги вызывали у меня сложные чувства: я восхищался их могуществом и разнообразными талантами в искусствах и ремеслах и, восхищаясь, не любил за высокомерие и жестокость.
    Миф с его ясными фантастическими образами, с его мощным, как долгая, ветвистая молния, событием, разрыхляя детское воображение, обнажает в нем самое восприимчивое и самое ранимое. Ребёнок, читая о Гефесте или Афине, не только видит, он даже осязает. Отсюда живая радость и не менее живая боль.
    Я видел себя в полной чудес кузнице Гефеста, кожей лица чувствовал огонь его горна, касался дивных кубков, чаш - и оставалась на пальцах золотая, серебряная пыль. С этой несдуваемой пылью я возвращался из мифа в реальную жизнь.
    Но не менее явственно видел я и наказание, которому Афина подвергла отважную Арахну за то, что та, обыкновенная женщина, осмелилась состязаться с нею, богиней, дочерью Зевса, в искусстве. Арахна и раньше делала отличные покрывала. А соревнуясь с богиней, она выткала чудо. Ни в чем не уступая покрывалу Афины, оно - верх совершенства - отличалось от него лишь тем, что боги, изображенные Арахной, были менее величавы, чем хотелось бы высокомерной дочери Зевса. И вот Афина окропила молодую женщину соком чудодейственной травы - тело Арахны съежилось, упали с головы густые волосы, истончились и умножились руки, чудовищно изменилось лицо, она обратилась в паука и повисла - на тысячелетия - в серой, закрывающей небо и землю паутине.
    И липкую паутину я чувствовал кожей. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, хочется, отложив перо, с силой потереть лоб и веки. Пальцы очистились давно от золотой и серебряной пыли, а лицо от паутины, видимо, нет.
    Афина была богиней суровой и относилась к чести Олимпа с большой серьезностью. Наказывая Арахну, она оставалась верна себе, ее жестокость возмущала, но была понятна даже мальчику. Я и в музее видел ее - в камне - непреклонной.
    Меньше понимал я Диониса. Любящий земную жизнь, юный бог вина и веселья обратил трех милых девушек, дочерей царя Миния, в летучих мышей лишь за то, что они сидели у себя дома, мирно ткали, когда остальные женщины вышли с песнями ему навстречу в леса и горы. И опять я видел. Ночь, большие дымные факелы, тела царевен, почти девочек, уменьшаясь, покрываются темной шерстью, развалины пещеры, мыши.
    Если жестокость Афины была точной и трезвой, то Дионис - я пытался его понять - действовал бездумно. Он был опьянен вином, весельем, поклонением и, возможно, наутро пожалел о содеянном.
    Гораздо позже я понял нечто более важное: и Афина и Дионис, несмотря на различие душевных состояний, хотели, в сущности, одного: расчеловечивания мира. Обращая милых женщин в пауков и летучих мышей, они низводили бытие с высшего уровня на низший.
    Это делала даже жизнелюбивая Артемида, обратившая Актеона в оленя. Конечно, быстроногий и стройный, с ветвистыми роскошными рогами олень - большее чудо, чем паук, но меньшее, чем человек. Языческие боги, даже самые обаятельные, не желали очеловечивания космоса - убывало их могущество. Олимп становился чем-то похожим на современный трон английского короля.
    Но и поняв тайну жестокости олимпийцев, я испытывал удивление перед Аполлоном. Это чувство тоже зародилось в детстве, потом углубилось, усложнилось и не оставляет меня до сих пор.
    Аполлон велел повесить Марсия за руки и содрать с него, живого, кожу. Этого я не видел, потому, наверное, что есть вещи, в детстве непредставимые. Увидеть, как девочка съеживается в мышь, нетрудно: они обе реально существуют в мире мальчика. Но нельзя увидеть, как с живого человека постепенно отслаивают кожу. Это вне мира детства. Можно лишь, читая миф, почувствовать боль, подобную той, что испытывал, когда с твоей, разбитой об острые камни, ноги бережно отдирали окровавленный чулок. Наказание сатира Марсия лучезарным юным Аполлоном я воспринимал первоначально - в отличие от историй с Арахной или дочерьми Миния - не в живой, непосредственной яви, а безОбразно, в неприглядной физической боли.
    Но, пожалуй, не менее физически остро запомнилось мне и ощущение оборванной музыки: ведь Марсий перед тем, как его повесили за руки, играл и, видимо, играл хорошо, как хорошо работала и Арахна... Когда же резкость этих чувств - боли и оборванной музыки - ослабла, я испытал третье, оказавшееся самим долговечным, - удивление.
    Я чувствую его и сейчас, через тридцать пять лет. Но тогда оно было, разумеется, иным по самой сути. Мальчиком я не мог понимать того, о чём ясно догадываюсь сегодня: Марсий был великим музыкантом, подобным Моцарту, и Аполлон, убивая его из зависти, оправдывал себя той же весьма, увы, жизнеспособной аргументацией, что и Сальери через тысячелетия в маленькой трагедии Пушкина: он оберегал искусство от гениального дилетанта, которому чересчур легко, без тяжких трудов и бессонных ночей далось божественное! Сальери же, отравив "гуляку", возможно, осознавал себя Аполлоном, покровителем искусств, в особенности же обожаемой им музыки. Но в отличие от Аполлона родилось у него одно великое сомнение - сомнение, делающее образ Сальери трагическим, заставляющее нас, несмотря ни на что, его пожалеть.
    Однако в повествовании моем я ушел далеко от детства, ибо мальчиком ни о чем подобном не помышлял, и удивляло меня не то, что удивляет теперь.
    Я пытался - не оправдывать, нет! - объяснить себе жестокость гордой Афины или отчаянного Диониса, и это мне более или менее удавалось. Но я решительно не понимал жестокости Аполлона. Мне казалось, что Марсий должен был вызывать у него чувство участия и даже нежность. Ведь Аполлон был покровителем искусств и сам отличным музыкантом. Когда он играл на кифаре, забывал о битвах бог войны Арес, мир и тишина были на земле; никто не мог убежать от этой божественной музыки, даже суровые моряки, - они шли за ним туда, куда он их вел.
    Одно из "вторых имен" Аполлона - кифаред. Романтическое и архаичное, оно волновало мальчишеское воображение. Но особенно обаятельным делало Аполлона то, что иногда он обращался в дельфина. Ведь дельфин с вечно улыбающейся мордой - у него улыбка не состояние рта, а сам рот, она обнимает голову естественно, как линия экватора земной шар, - напоминает нам о том, что мир издревле шел к человеку. Мальчиком я был убежден в одном: дельфин добр, он сама доброта. И Аполлона в образе дельфина я любил особенно. На земле - кифаред, в море - дельфин. Возможна ли большая полнота обаяния?
    Историю с Марсием я узнал, когда эта полнота уже вошла в сердце. На экскурсии я остановился перед картиной, изображавшей жестокую пытку: некто, осатанев от усердия, обдирал кожу с несчастного человека - рука палача яростно тянула телесно живой лоскут, обнажая окровавленное мясо. В лицах обоих не было ничего человеческого: у первого - от ненависти, у второго - от муки. Пораженный картиной, я, естественно, захотел узнать, что же на ней изображено. Учительница ответила: Аполлон, наказывающий Марсия. Я, разумеется, не понял, потом не поверил. В издании античных мифов для детей не было этого сюжета. Да и что общего между палачом и богом - покровителем искусств, чудесным кифаредом? Может ли дельфин стать палачом?!
    В полном собрании легенд и мифов я познакомился с историей Аполлона и Марсия. Сатир Марсий нашел однажды в лесу тростниковую дудку и научился на ней играть. Его неприхотливая музыка очаровывала поля, деревья, животных и людей. А играл он лучше, лучше, и вот стал играть настолько хорошо, что рискнул вызвать на состязание самого Аполлона. Чтобы состязание это было честным, Аполлону надо было, видимо, участвовать в нем тоже с дудкой, но он явился пышно одетый, с золотой кифарой в руках. И победил не музыкант музыканта, а золотая кифара одержала верх над первобытно бедным инструментом. Затем Аполлон повелел повесить Марсия за руки и содрать с него кожу. И вот этого, повторяю, я не видел, несмотря даже на то, что познакомила меня с историей Аполлона и Марсия живопись.
    Став старше, я понял: Аполлон с беспримерной даже для языческих богов жестокостью казнил Марсия, потому что видел в нем, сумевшем очаровать мир бедном обладателе жалкой дудки, подлинного бога. И отныне удивляла меня уже не жестокость покровителя искусств, а то, что совершив ее, он не утратил музыкального гения... Более того, если верить мифу, после казни Марсия он играл не хуже, а лучше, и в состязании с Паном был велик - творчески велик! - как никогда.
    Потом я, разумеется, понял, что перед античным сознанием не стояло вопроса о зависимости творческой силы от нравственных основ человеческой или божественной личности. И верх наивности желать, чтобы он рассматривался, тем более решался в мифах. Этот великий вопрос родился позднее. Он волновал Пушкина. И он остро волнует нас.
    Но и поняв это, я чувствовал - посейчас чувствую! - наивное удивление: почему после казни Марсия не ощутил Аполлон великого сомнения Сальери: "Я не гений?" Ибо в мире есть действительно вещи "несовместные".

Кстати, набирала я этот текст, одновременно слушая свежескачанную запись концерта Щербакова от 25 октября.

Неужели в сети действительно нет текстов Е. Богата?

@темы: Рассуждения, Жизнь, Цитаты

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Подарочек на день рождения

В прошлую субботу в мой почтовый ящик (не закрывающийся на ключ, между прочим) бросили подарок от Юли Понедельник, за который огромное ей спасибо! =)) 17-ю книгу асприновских МИФов, "Myth-Chief".

Я прочитала её в понедельник, за один день.

Ну что я могу сказать? Это не страшно - а прочитав аннотацию, я этого боялась. Это до такой степени не страшно, что по большей части воспринимается как игра. Древняя как мир игра "вместе тесно, а врозь скучно" (вспоминаются МакКой со Споком и Флинт с Тассельхофом), в которую (вроде как) ни с того, ни с сего решили поиграть два дурака - один старый, другой малый.

Кстати, если у меня и были какие-то сомнения относительно того, "в кого" наш умница Скив бывает иногда таким дураком, то они рассеялись окончательно. Хотя здесь скорее уместнее слово "тугодум". До которого определённые вещи доходят только после долгих поисков, пинка под зад или когда наорут... а тут было некому. Банни пыталась, правда...

"I feel responsible for setting her up - for putting her in a position where someone I used to trust more than anybody could make her feel like a fool."

"Used to trust?" The veins in Aahz's eyes burst into relief. "Listen, you Klahdish pipsqueak...!"

A piercing whistle knifed my eardrums. Both of us stopped talking. Bunny removed two fingers from her mouth.

"Gentlemen! If I may use that term without bursting into cynical laughter."

Ну, и после их первого "разговора", конечно...

"I really don't believe that," I said, looking after him.

"Frankly, neither do I," Bunny said.

Something in her voice caught my attention.

"C'mon, Bunny," I said. "Did you hear what he said to me?"

"Sure," she said. There was a pitying expression on her face. "He said that he's missed you and wishes you well, to a point where he's gone to bat for you with the old team."

I blinked.

"When did he say that?" I asked.

"Right after you told him how much you've missed him and still need his praise and approval."

I shook my head.

"Now, I know I didn't say that."

She looked at me.

"No. You didn't," she said and walked out.

И даже тогда Скив всё равно не понял. Не понял того, что прекрасно понимал Скив четвёртой книги. И что с трудом, но дошло таки до Скива седьмой-восьмой книги. Неужели, набираясь житейского опыта и взрослея, в другом отношении Скив необратимо глупеет? Или... просто всё больше походит на своего бывшего учителя?

Слишком уж легко оба "заводятся", слишком уж легко "прут напролом", слишком уж легко соглашаются на пари...

Слишком уж легко у Ааза вырывается "whom you left behind", а у Скива - напоминание об уходе Ааза на Извр и "with no powers at all" (и - совершенно предсказуемо - после этого выпада Ааз резко переходит от "Скива" к обращению "kid"). Слишком уж легко Ааз начинает использовать слово "пентюх" в уничижительном смысле, и слишком легко (хоть и имея на это основания) Скив восклицает: "That pervert!"

И всё-таки, иногда (ближе к концу) становится... не по себе. От вполне "логически обоснованного" мимоходного замечания Скива "Я пожалел о подаренном ему И-скакуне", например. Если помнить, что именно значил этот подарок - "приглашение заглядывать в гости", знак дружбы и возможность хоть как-то скомпенсировать Аазу отсутствие магических способностей. (И вполне закономерно, что в конце упоминается радость Скива от того, что И-скакун не потерялся - потому что ему всё-таки дорог этот подарок.)

А ещё... от разговора после спасения Ааза. Когда неожиданно становится ясно - если всё это и началось, как игра - сейчас, для Скива, это не игра. Если он практически требует (и в то же время, чуть ли не умоляет о) благодарности от своего лучшего друга... значит, кто-то из них заигрался. Я бы сказала, что заигрались оба.

Кстати, весьма примечательно... это, пожалуй, единственная книга, в которой Ааз и Скив равны - и де-юре и де-факто... вот только жаль, что равенство это происходит из того, что оба "не дотягивают" до верхней планки. Если вспомнить книги, в которых они "прыгали выше головы": Скив в 8-й и Ааз в 16-й...

В общем, я хотела написать про эту книгу длинный пост... но лучше напишу фанфик. =)

@темы: Рассуждения, Впечатления, Жизнь, Asprin, Книги

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Сегодня счастливый день...

Получила сразу три подарка.

Один пришёл ночью, в виде у-мейла. Второй был подарен на БлинКоме... и я имею в виду не только "материальный дар". Третий вечером обнаружился в почтовом ящике.

Люди, я люблю вас. =) Спасибо.

@темы: Жизнь, Настроения

---

В целях...

размотания клубка нервов, которым я ощущаю себя всё больше и больше, решила таки посмотреть вторую часть саратовского фильма, "Путь сильмариля".

Да... первая часть хоть какую-то эмоциональную реакцию вызвала. Местами - резко отрицательную, местами - почти положительную...

А это... просто-напросто скучно. За исключением разве что двух мест. Первое - "Поединок Финрода и Саурона" (в исполнении Потани), который мне почти понравился...

А второе... добровольная смерть Финрода. Которому надоели страдания и хочется обратно в Валинор, откуда он в своё время по глупости ушёл. А теперь помудрел и Эндоре ему надоело.

Что нарготрондцы будут оплакивать его гибель (про Берена я уж и вовсе молчу) - это пофиг, судьба Нарготронда - не трогает, ему к любимой хочется...

Мня. :/ ЧКАшный Финрод, томящийся в "золотой валинорской клетке" - и тот посимпатишнее смотрится...

А Мелькор в своём репертуаре:

Финрод: Ты хочешь меня убить?
Мелькор: Я хочу тебя освободить.

Ай да Мелькор, ай да... "Даритель Свободы"!

Кстати, так и не поняла - Финрод был в Чертогах или нет? Мелькор ведь начинает разговор с того, что Намо Финрода не выпустит, но потом говорит "Пройдя через Чертоги, ты..." Звук плохой, половины было не слышно.

@темы: Фильмы, Впечатления, Tolkien, Фанфики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра