грустно.
Почему грустноГрустно оттого, что место свободного (относительно свободного ) выбора заняло исполнение предначертания орудием Рока. (Ну, не конкретно Рока, как мы знаем, но это не суть важно.) А тот выбор, который Ринсвинд сделал... ну, разумеется, будучи Ринсвиндом, он не мог выбрать иначе. Остаться сражаться в безнадёжном бою за "великое дело", в которое он даже не верил? (Тем паче, что "в процессе" цели этого дела несколько сместились в сторону — от Народного Комитета к поддержке нового императора.)
На самом деле, как Ринсвинд предельно откровенно объяснил в одном небольшом монологе, он не стал бы этого делать ни ради какого "великого дела"...
– Но ведь есть великие дела, за которые стоит отдать жизнь, – возразила Бабочка.
– Нет, нет таких дел! Потому что жизнь у тебя только одна, а великих дел как собак нерезаных!
– О боги, да как же можно жить с такой философией?
Ринсвинд набрал в грудь побольше воздуха.
– Долго!
Впрочем, ради справедливости стоит отметить, что у этого разговора было продолжение:
– Нельзя сражаться за дело! Дело нельзя пощупать!
– Значит, мы сражаемся за крестьян, – ответила Бабочка.
И в ответ на это заявление Ринсвинд уже не заикается про "одну жизнь", а спорит лишь с разумностью "генеральной индеи".
Хотя, учитывая его вполне естественную человеческую реакцию на безропотную покорность крестьян Агатовой Империи, можно было бы предположить, что он отнесётся к этой идее более сочувственно... но, возможно, именно из-за своей трусливой пораженческой натуры он понимал то, чего не могли понять отважные повстанцы — что невозможно заставить человека подняться с колен. Можно отменить бухания на колени головой в землю (что и сделал новый император), но излечить то, что сделала Империя с душами своих подданных...
В этом контексте несколько забавно смотрится "морпорская гордость" Ринсвинда, с его "В Анк-Морпорке никто никому не кланяется" и т.п. Особенно если вспомнить его разговор с патрицием из "Цвета волшебства"... так ли уж велика разница между правителем Анк-Морпорка и императором Агатовой Империи?
По морю его памяти проплыл образ анк-морпоркского патриция. Один человек, один голос. Ну да. – Я его встречал. Того самого, у которого этот голос. Только…
И то, что Народная Армия рассчитывала на него, как на Великого Волшебника, в то время как он прекрасно сознавал, что ничем не может им помочь, только делало выбор ещё более очевидным.
Но всё же... грустно, что среди тех, кому Ринсвинд в отчаянии кричал:
Что вы на меня так уставились? Ну при чем тут я?! У меня и без того дел по горло! А все это меня не касается!
был Двацветок.
И когда потом они встречаются снова, в их обмене хорошими новостями, вопросами "Ты помнишь?" и разговорами о семейных делах как будто чего-то недостает... или мне так кажется по контрасту с экранизацией? Ведь в конце той же "Безумной звезды" создаётся впечатление, что Ринсвинд больше привязан к Двацветку, чем тот к нему. Возможно, конечно, это из-за его спокойной и неизменной доброжелательности... или просто потому, что мы находимся в POV Ринсвинда.
Так что, может быть, для Двацветка, который видит вещи такими, какими они должны быть, ничего и не случилось — просто старый добрый Ринсвинд вёл себя как всегда... "начал за упокой, кончил за здравие". Но для Ринсвинда... такое ощущение, что что-то всё-таки сломалось. Может быть, когда он бормотал "Я не так уж хорошо с ним знаком. Ну да, пару раз он спас мне жизнь – но я что, должен погибнуть в страшных мучениях только потому, что он не умеет считать? И хватит на меня так смотреть!" Или когда твердил себе "Я сделал все, что мог. И теперь мне все равно. Я больше не желаю иметь с происходящим ничего общего. Не понимаю, и чего все норовят положиться на меня. На меня нельзя полагаться. Даже я сам не могу на себя положиться, и это вам не кто-то – это я!", упорно отказываясь меняться под взглядом Двацветка, который видел в Ринсвинде Великого Волшебника... Или, может быть, когда он побежал от тех, кто смотрел на него с надеждой — хотя мог бы просто уйти?
Всё же меня не оставляет ощущение, что для Ринсвинда что-то могло бы измениться, если б он услышал слова Коэна: "Ринсвинд, конечно, хорек, но он наш хорек"... Или если бы увидел Двацветка, с оружием в руках бросающему вызов лорду Хону, потому что кто-то должен выступить против него, "а то, что с этим человеком произойдет, не имеет значения"... не ищущего приключений туриста, который лез с мечом на башню Университета, а раненного в сердце "маленького человека", чьё добродушие впервые в жизни сменяет праведный гнев.
Интересно, что Двацветок делает это только после того, как Ринсвинд оказывается в безопасности... И освободить его самостоятельно он не пытается — потому что трезво оценивает свои силы? Или по какой-то другой причине?
Но он этого не видел... жаль.
О связи с первыми книгамиПолучило полное объяснение второе письмо к патрицию Анк-Морпорка.
И ещё, похоже, объяснилась одна фраза Двацветка из "Цвета волшебства", несколько выбивающаяся из его обычного стиля. Сказанное в ответ на "Я предпочёл бы скорее быть рабом, чем трупом" Ринсвинда — "Нет ничего хуже рабства". Для смотрящего на мир сквозь розовые очки и умеющего во всём находить хорошие стороны, пожалуй, слишком мрачно и безапелляционно... но, глядя на крестьян Агатовой Империи, понимаешь, почему Двацветок считает именно так.
А что касается некоторых подробностей личной жизни Двацветка... не верится мне в это. Ринсвинд мог и не услышать, да... возможно, спасался от очередной опасности, да и в общем, я думаю, он привык несколько фильтровать поступающую от Двацветка информацию. Но вот чтобы человек в положении Двацветка так себя вёл? Дело даже не в постоянном "лазании на рожон" — в книге упоминалось неверие туристов в то, что с ними может что-нибудь случиться... но в "царстве Смерти", например, откуда Ринсвинду пришлось тащить его силком?
"Очень личное"На строчках "Пора уходить. Но прежде…" сердце учащённо забилось раньше, чем голова вспомнила, где я встречала эти слова... :/