об экранизации "Опочтарения".

Когда-то в обсуждении тамошнего образа Патриция я написала следующее:

Вообще, мне в экранизации немного не хватает непосредственного ощущения того, что Ветинари... "страшный" человек. И что ему не нужно кричать "Тишина!", чтобы слово "произвело эффект наподобие капли чернил, упавшей в стакан с чистой водой".

Да, я понимаю, что последнее относится к вещам вроде "красоты несказанной", которые куда легче написать, чем показать "вживую". (Как и "профессиональные харизматические навыки" Мойста, например.) И вполне готова делать на это поправку.

Но мысль касалась слова "страшный". Раздумывая о категории "страшного" в фильмах вообще (о том, что "Собака Баскервилей" и "Десять негритят" пугали меня больше самых откровенных ужастиков, что сцена казни Учёного в "Тень, или, может быть, всё обойдётся" страшна — но по-иному, чем в пьесе, а то, что в "Убить дракона" заменяет разговор Ланцелота и Дракона об убитых душах — не страшно, а отвратительно)... я вдруг поняла вполне очевидную вещь. Ведь в экранизации "Опочтарения" есть (как минимум) три момента (и все эти три момента "привнесенные") настолько страшных, что на их фоне по-настоящему бояться Ветинари уже не получается.

читать дальше

"Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить", ага. :/

P.S. А есть ещё интересная психологическая деталь — "экранный" Липвиг явно и откровенно боится Ангвы, но не Ветинари, по приказу которого она арестовывает Мойста (во второй и третий раз, я имею в виду). Почему? Что она может ему сделать худшего, чем доставить к Патрицию? Снова "обернуться"?

"Наверное, единственное, чего я не могу видеть, это расчеловечивание мира". (с) Если кто читал "Новую ложку" — да, это была аллюзия.