Всё-таки иду на "Покорителя Зари". Решила, что в рабочий день, не вечером и на не-3D особого неадеквата быть не должно.
UPDATE: Ну вот, посмотрела. Общее впечатление: фильм хороший. (На мой непритязательный вкус.) Как фильм сам по себе, то есть. А что до одноименной повести Льюиса... "даже не однофамилец", ага. Но поскольку "разделение в голове" прошло успешно, громов и молний на этот счёт не будет. Будет спокойный взвешенный поток слов на тему.
читать дальшеШтампы и предсказуемость некоторых ситуаций/реплик порой портили впечатление, но не катастрофически. Квест - ну да, сетования Юстэса в дневнике на эту тему в каком-то смысле можно понять. Только с противоположной стороны. Он с этим никогда не сталкивался, потому что не читал правильные книжки, а мы их читали слишком много. =)
Кстати о правильных книжках... экранный Юстэс читал "Алису в стране чудес". Возможно, в школе проходили? Или просто где-то услышал выражение "все чудесатее и чудесатее"... И что Юстэс называет Альберту "мамой" — думаю, в кино практически невозможно объяснить "тем, кто не в курсе", какой именно подтекст закладывался автором в обращение к родителям по имени. В книге приходится объяснять открытым текстом, на целый абзац.
Но дорогие граждане, ну товарищи сценаристы... вы ж туда столько штампов-архетипов напихали... ну хоть парочку "исходных" аллегорий можно было оставить? Можно было "превращенного обратно" Юстэса окунуть-таки в воду? Или ягнёнка показать, а?
Люси понравилась. Каспиан хорош. Но да, сделали "мудрого короля", убрав под это дело срыв на острове Мёртвой Воды (почти) и его желание доплыть до страны Аслана, не думая о королевстве.
Очень мне нравился диалог с Рипичипом (в ВВСшной версии его тоже выбросили):
– Ваше величество, вы дали клятву, – сказав Рипичип, – что будете справедливы ко всем говорящим тварям Нарнии.
– Правильно, – сказал Каспиан. – Говорящим. Но не болтающим без умолку!
Кстати, ещё одно негативное последствие введения "зеленого тумана" — в результате искушения героев подаются как действие внешней силы зла (причём "сильной, как никогда"). Да, какие-то чары на Драконьем Острове, Острове Мёртвой Воды и доме волшебника были... но и то, что породило ссору Эдмунда и Каспиана, превращение Юстэса, желание Люси стать самой красивой — было тоже. Независимо от чар, имхо. Даже если проявилось под их влиянием.
Угу, так линия Юстэса. )
Да, "после" он стал красивее, чем ещё раз подтвердил моё мнение об относительности понятия "красивая внешность".
Ну что сказать... линию "творчески переработали", да. В том числе переработка включила в себя... ммм... операцию, обратную той, что проделали с "линией нравственного перерождения" в экранизации "Опочтарения". Там её "сконцентрировали" в узловых эпизодах, здесь... эээ... "рассредоточили по сюжету". В силу чего она стала отчасти напоминать широко распространенные в советских книжках истории про индивидуалистов, перевоспитанных силой коллектива.
Я бы, может, и не стала возражать непосредственно против такой трансформации... если бы её можно было осуществить, не меняя исходно заданных параметров образа Юстэса. Но в фильме их, увы, поменяли.
Сначала о том, что добавили (или, по крайней мере, усилили и подчеркнули). Скептическое восприятие Юстэсом "волшебной" реальности. "Все здесь одержимы какими-то фантастическими маниями... я думаю, это следствие неправильного питания". Ну как тут не вспомнить Скруджа, отвечающего, почему он не верит в призрак Марли, а?
Или Шиппи из "Дороги в Средьземелье":
В течение всей жизни Толкину приходилось учитывать, что ожидания его читателей лежат в области «низкого мимесиса» или «иронии». Как должен был он представлять своих героев аудитории, приученной с порога отвергать «высокий стиль»? [...] антигерои типа Билли Бантера и общий упадок романтики в детской литературе — неизбежные плоды нисхождения по лестнице стилей, проделанного западной литературой в последние пятнадцать столетий. А хоббичьи шутки для того и предназначены, чтобы читатель смог осознать свою подспудную установку на отторжение высокого стиля. Это отторжение — в духе нашего времени, но оно роднит нас с хоббитами, и мы, узнав себя «в зеркале» хоббичьей болтовни, получаем возможность в здравом уме и твердой памяти от этой установки отказаться. Другими словами, если бы нас не смущали хоббиты, нам было бы неловко с героями.
Признаюсь честно, идея показать через Юстэса отторжение духа Нарнии, волшебства, мечты, фантазии, жажды приключений и т.д. с вышеуказанной целью (чтобы дать современным зрителям возможность осознанно отказаться от привычных установок) кажется мне вполне разумной и осмысленной.
Если б только за педалированием этой темы они не потеряли нечто, имхо, гораздо более важное...
Что Юстас "предпочитает факты" (снова привет Диккенсу, ага), не читает сказок, только книжки с таблицами, что он "республиканец и пацифист"... всё это, конечно, в Нарнии предельно неуместно, но... не в этом главное зло. Так же, как зло не в том, что Гарольд и Альберта "не ели ничего тяжелого, не пили, не курили и не носили синтетического белья" и даже не в том, что "считали себя очень современными и передовыми". А в том, что они вырастили из своего сына — будучи при этом вполне довольны результатом. (См. последнюю фразу повести: "Только тетя Альберта считала, что он стал заурядным и скучным, а виноваты, конечно, эти Эдмунд и Люси".)
Хотя, разумеется, между "внешним" и "внутренним" уровнями наличествует взаимосвязь, и "внешние признаки" нужны были Льюису, чтобы показать принадлежность родителей Юстэса к определенному кругу людей (с определенным же мировоззрением). Интересно, как в этом кругу относились к религии...
Так и беда/вина книжного Юстэса не в том, что он не читал правильных книг и не адаптирован к реальности Нарнии (во "внешнем" смысле), а в том, что (говоря словами того же Льюиса), "настолько близок к полной бессовестности, насколько это возможно для мальчишки". Попытка украсть воду, выброшенная в новой экранизации, да. И в ВВСшной версии этого эпизода (что-что, а эту сцену они сделали отлично) реплика Дриниана "Shame on you, lad!" звучит верхом оптимизма — он действительно полагает, что Юстэс может устыдиться? Неудачная попытка позабавиться с хвостом Рипичипа — вроде бы не так страшно, но если учесть, что это обычное проявление привычки Юстэса забавляться за счёт других (так он, в частности, поступал с Люси и Эдмундом)...
А есть ещё нечто даже более страшное, чем его поступки. Его восприятие... нет, не мира даже... а других людей. Прекрасно отражённое в его дневнике:
Если бы еще люди были как люди, а то ведь звери в человеческом облике.
Не понимаю, как они не замечают, что эта мелкая тварь вечно старается себя показать!
Люси решила почему-то подлизаться ко мне и предложила часть своей порции...
После этой мерзкой угрозы Каспиан сменил гнев на милость и стал меня, видите ли, жалеть! Сказал, что всем тяжело, что надо терпеть и так далее, и тому подобное. Вот ханжа, честное слово!
И если уж создатели фильма использовали "диалоги с дневником", ведь вполне можно было передать. Но нет, только "снижение мимесиса". (Наиболее близко разве что записанное во время шторма: "Утешает одно — теперь всем остальным так же плохо, как мне".)
И Юстэс производит впечатление слабого, избалованного, трусливого, не понимающего куда попал мальчишки, постепенно мужающего в преодолении трудностей — но никак не той скотины, которой он выглядит в начале книги. Разве что его "Здесь никого нет" на острове работорговцев, но оно как-то вскользь проходит... А прочие эпизоды работают именно на такое восприятие.
В первую очередь, конечно, сцена с кражей апельсина. Именно апельсина, в "мирное время", а не кружки воды после шторма, когда её выдавали по порциям. Две большие разницы, а? Просто взять еду в неположенное время, тем паче, что Юстэс мог и не сознавать, что этого делать нельзя (он ведь открыто на палубе интересовался у чайки, где найти еду — не мог кто-нибудь, вместо того, чтобы смеяться над его естественной ошибкой, сказать: "Подожди обеда"?) и украсть воду у мучающихся от жажды товарищей (умудряясь при этом ещё и оправдывать себя в собственных глазах)? Другое дело, что в фильме Юстэс, вместо того, чтобы сказать "Извини, я не знал" и спокойно вернуть апельсин, начал отпираться, полез в амбицию, а потом схватил Рипичипа за хвост... но это всё-таки ближе к "социальной неадаптированности" (избалованности, непривычке к дисциплине), чем к нравственному злу. В отличие от. И хватание за хвост — может, и слишком резкая реакция на "наскакивание" Рипичипа, но выглядит куда оправданней попытки позабавиться со скуки. (Опять-таки, что "хвост Мыши — это святое", Юстэсу знать было просто неоткуда.) Соответственно, иное и отношение Рипичипа к Юстэсу — Мыш, грубо говоря, пытается "построить" сухопутного салагу, сделать бойца из слабака и рохли... и Юстэс в конце поединка уже отчасти уступает, "идя на эмоциональный контакт". По контрасту, в книге "добрые люди
А ещё таки была реплика Ринса "Это бы неплохо" (относительно возможности, что Юстэса съели дикие звери) — за которой тут же последовал упрёк Рипичипа, да, но тем не менее... Очередное напоминание, что даже хороших людей при особом старании можно довести... дотуда, куда лучше всё-таки не доходить.
Это к вопросу о "Дежа Кью" и сцене в доме Крэтчиттов, да. :/
В ту же сторону сдвинута и мотивация превращения Юстэса в дракона - прежде всего из-за совмещения двух островов и появления "зеленого тумана" с внешней искушающей силой. Не помню сейчас, был ли туман виден в сцене у "золотого" ручья и с драконьим кладом, но в первом-то случае Люси говорит Каспиану и Эдмунду открытым текстом "Это искушение". Соответственно, находка Юстэсом клада (непосредственно после сцены у ручья) естественно "параллелится" с последней — и даже почти что "уравнивается" по начальным данным. Эдмунд поддался на искушение Золотой воды, Каспиан (под конец) позволил Эдмунду себя спровоцировать, и кто знает, что с ними было бы, если б не Люси? А Юстэс поддался на искушение драконьим кладом — но он был один. Что и подчёркивают слова Эдмунда, думающего, что Юстэс погиб: "Он был ещё ребёнок. А я оставил его одного". Кстати, и обстоятельства ухода Юстэса в глубь острова в фильме "сглажены": Юстэс не хочет оставаться с Рипичипом, а хочет пойти на разведку с кузенами и Каспианом, его не берут, и он (отчасти в знак протеста) уходит гулять вглубь острова, вместо того чтобы работать (как замечает потом Рипичип). Всё это выглядит куда более... по-детски (хоть и не в лучшем смысле этого слова), чем холодная расчётливость книжного Юстэса, которому все окружающие равно отвратительны и хочется свалить от них, их грязного корыта и предстоящей тяжелой работы подальше. Вообще, про книжного Юстэса трудно было бы сказать "Он ещё ребёнок".
Другая важная деталь, касающаяся этого эпизода: слова Каспиана, уже узнавшего, что Юстэс превратился в дракона: "Все знают, что драконье золото опасно. Ну... все здешние". И опять проблема Юстэса в том, что он не читал "правильных книг"...
Что же до такой трактовки эпизода с кладом... забавно, но ещё до похода в кино, размышляя об этом, я тоже вспоминала строчки из "Беовульфа" про проклятье, лежавшее на драконьем золоте. Но ведь тот же Шиппи пишет:
Есть ли вина на Беовульфе? Действительно ли он «положил глаз» на сокровище? Подпал он под действие драконьего проклятия или нет? По крайней мере одно неоспоримо — отбитое им в сражении с драконом сокровище принесло в итоге ему самому — смерть, а народу, которым он правил, — бедствия. Может быть, это наказание за тень алчности, которая, как намекает поэт, на мгновение затмила сердце Беовульфа? А может быть, «драконье проклятие» — это и есть алчность, возникающая в человеке, когда он видит перед собой груду сокровищ?
Можно вспомнить и "Хоббита"... бургомистра с "драконовой болезнью", Бильбо, присвоившего себе Аркенстон, чуть было не начавшуюся войну между людьми, эльфами и гномами... неужели всему этому причиной были только "чары сокровищ"? Неужели опасность "драконьих кладов" — только внешняя? И как действуют эти чары — привязыванием к себе людских (и не только) сердец? Или просто "производя впечатление" своей красотой/великолепием/богатством — а уж что делать с этим впечатлением (и порожденным им желанием), (не)человек решает сам?
Ещё один интересный нюанс, кстати... если уж говорить о чарах сокровищ, нельзя забывать, что притягательная сила клада (никак не связанная с магией) не равна его материальной стоимости. Клад — это прекрасные вещи, вещи старинные, возможно, принадлежавшие когда-то героям древности... в конце концов, это много таких вещей в одном месте. Всё это добавляет... некий романтический ореол. Недаром поиски клада — одна из традиционных тем приключенческих романов.
Так вот, в фильме Юстэс, лихорадочно набрасывающийся на драконий клад, скорее производит впечатление подпадшего под эти самые "чары" (в переносном смысле)... или мальчишки, дорвавшегося до буфета со сладостями. (По контрасту с трезвой реакцией Эдмунда, который хочет взять золото в Англию, чтобы "никто не мог ими больше помыкать".)
В то время как в книге в очередной раз подчёркивается предельная прагматичность Юстэса:
В отличие от большинства мальчиков, Юстэс никогда не мечтал о сокровищах, но сразу сообразил, какую пользу принесут они ему в этом мире, куда он так нелепо попал, споткнувшись о раму картины. «У них здесь нет налогов, – рассудил он, – и клад не надо отдавать государству. С такими штучками я неплохо проживу, хотя бы там, на юге. Только надо взять с собой побольше. Вот недурной браслет, камешки – наверное, бриллианты, надену-ка я его на руку. Великоват немного, да ничего, можно поднять повыше. Так, а теперь наберу побольше бриллиантов в карманы, они легче золота. Скорее бы кончился этот чертов дождь!»
Он воспринимает клад просто как вещественный денежный эквивалент, и никакого романтического обаяния.
Подводя итоги по данному эпизоду: сценаристы практически полностью убили простую мысль оригинала, что Юстэс стал драконом внешне, потому что внутренне он им уже был и так.
Что ещё? Браслет сняли сразу, да. Но это, имхо, следствие сюжетных изменений. В фильме Юстэсу-дракону было чем заняться (в том числе в плане нравственного совершенствования) и без страданий из-за браслета. (Любопытно, кстати... неужели дракон действительно может тянуть корабль? Хотя, если стая лебедей может...) Не говоря уж о том, что он просто был драконом дольше.
Интересно сравнить выбранный момент для "обратного превращения" в книге и в фильме. В книге волей-неволей создаётся ощущение, что Юстэсу вернули человеческий облик там и тогда ради остальных – которые и что делать с драконом, не знали, и бросать его не хотели. В фильме... больше напрашивается мысль, что причиной этому – то, что Юстэс только что переломил свой страх. Хотя причина "ради остальных" тоже вполне присутствует – в качестве дракона Юстэс не смог бы положить на стол седьмой меч. (Да, и то, что завершает квест тот самый персонаж, который всю дорогу отзывался об этой затее в самых уничижительных выражениях – штамп, конечно... но из тех штампов, что мне нравятся. )
На этом с Юстэсом всё, а я выскажусь про ещё один эпизод, который в книге имел для меня особое значение. Но начну немного с другого бока.
Когда-то я прочла один АУшный фанфик про Кью, где данный персонаж обсуждает с другим персонажем "Покорителя Зари" и утверждает, что автор воплотил там саму суть человеческого духа... хоть и в образе мыши. Помню, я тут же засела строчить письмо автору фанфика, объясняя, почему
А в качестве иллюстрации к тезису я приводила следующее место из "Покорителя Зари":
– Глупцы! – закричал незнакомец. – Из-за таких мечтаний я и сам попал сюда! Ах, лучше бы я утонул или не родился! Слышали, что я сказал? Здесь сны становятся явью. Не грезы, а сны, ночные сновидения.
На минуту установилась тишина, затем вся команда бросилась к главному люку. Все сели на весла и принялись грести как можно сильнее. Дриниан склонился к штурвалу, боцман быстро отдавал команды. За эту минуту каждому припомнились такие сновидения, после которых страшно заснуть.
Только Рипичип не двинулся с места.
– Ваше величество, – сказал он, – неужели вы одобряете этот мятеж? Это же паника, это просто бегство.
– Гребите, гребите! – кричал Каспиан. – Гребите изо всех сил! Говори, что хочешь, Рипичип. Есть вещи, которых человеку не вынести.
– Тогда я рад, что не родился человеком, – холодно отвечал Рипичип, кланяясь своему повелителю.
Всё-таки Рипичип – не человек... не только в прямом смысле этого утверждения.
И вот эти слова Каспиана для меня воплотили всю суть данного эпизода... есть вещи, с которыми человек сам справиться не может. Развеять Остров Тьмы может только Аслан.
Это (в том числе и) к вопросу о "предательстве" Фродо на Ородруине.
Ну, а в фильме... долгое рубилово, семь мечей, завершение квеста... ну, и Аслан помогает, конечно. Но всё не то.
А в общем... не только Аслан "не тот" (тут я просто не верю, что можно сделать "то"), но и Рипичип тоже. Слишком уж он забавный, нет глубины. Нет вот этого "Тогда я рад, что не родился человеком", "Больше не нужна (про свою шпагу)", упрёка Ринсу за "Это хорошо бы"... Нет слов матроса "Чтобы какая-то мышь переплюнула человека… Да ни за что!"
Нет даже очаровательного диалога:
– Стрелы, как известно, драконов не берут, огня драконы не боятся.
– С позволения вашего величества… – начал Рипичип.
– Нет, – твердо сказал король, – я не позволяю тебе вызывать его на поединок.
)
Ещё пара копеек: что не разобрались с работорговлей на первом острове – это очень жаль, конечно. А ещё концовка, при всей её трогательности, оставляет ощущение, что из зрителей намеренно пытаются выжать все слезинки до последней. Чётко возникает ощущение "Скорей бы уж прощались"...