"Лезвие бритвы" Ефремова. Читала я его давно, помню мелкими урывками. Начала перелистывать и наткнулась:
Цитата«Мой дорогой, – писала мать, – мне пришлось пережить еще горе. Тата пришла ко мне, прочитав «Дар Алтая». Она знала, что ты далеко, и только потому пришла. Так она сказала, и я чувствую меньше свою вину, что не сумела удержать ее для тебя. Не смогла убедить. Иногда мне кажется, что права Тата, иногда – что ты, с твоей великолепной уверенностью в силе своей любви.
Тата призналась мне во всем. Войдя в дом как враг, вернее – как вор, она полюбила. Тебя и меня. Во всю силу великого контраста между тем, что она нашла в нашем доме, и ее жестоким прошлым и будущим. Между ласковой крепостью новой опоры в жизни, новых интересов, друзей и счастья любить и быть любимой. И еще сильнее от отчаянного сознания безвыходности своего положения, невозможности спасти свою любовь, не подвергая смертельной опасности не только себя, но и нас.
Тата плакала, как девчонка, говоря мне об этом, и я видела, что это правда.
Она вырвалась из державших ее цепких преступных лап и никогда не вернется к прошлому. Это сделала твоя любовь, и моя тоже. Но она исчезнет навсегда в необозримых далях нашей страны. И не потому только, чтобы ускользнуть от мести преступной шайки. В недолгие недели у нас, когда она была любимой, красивой и чистой, любила сама и впервые поняла, какой королевой чувствует себя женщина в добром счастье, она забыла обо всем, кроме тебя.
Короткое счастье злополучной девушки не возродится. Она не способна прийти в наш дом, к тебе, ко мне, прощенным вором, потому что это вечно будет стоять между ней и нами. И единственное, что она могла сделать, – это уйти навсегда. И она ушла, сын!»
Ивернев понял, что мать права и Тата потеряна. Не будем заострять внимание на первой пришедшей мне в голову ассоциации, поговорим "в общем". =))
Интересно, это только у меня сия трогательная история вызывает чувства, схожие с реакцией на самоубийство (на могилах сорока семи и одного) японца, которому не разрешили служить выбранному им клану — смесь возмущения, негодования и отвращения?
Нет, я понимаю, что люди имеют полное право
спускать в унитаз, если захочется распоряжаться собственной жизнью, любовью и счастьем другого. Но принимать это как должное или даже любоваться этим?
Нет, я понимаю, что бывает объективная невозможность. "Она не способна прийти в наш дом". Точка. Но Ивернев-то мог сделать
хоть что-нибудь? Ну хотя бы просто
понадеяться, что их любовь в конце концов окажется сильнее? А не принимать всё как окончательный приговор? "Великолепная уверенность в силе своей любви", ха-ха три раза.
Я понимаю, что на фоне... скажем, пока не написанной истории по версии "Шибболет" (и не только), мои "громы и молнии" смотрятся малость непоследовательно, но... я действительно считаю, что это принципиально разные вещи. И то, что в "Лезвии бритвы" самый "безобидный" (на мой взгляд) вариант рассматривается как безнадёжный, меня и возмущает.А вообще интересно было посмотреть... в целом по прочитанным мной книгам... в скольких из них ситуации обмана/измены/предательства/другого неприемлемого поступка любимого/близкого/друга разрешаются по принципу "разбитой чашки" (которую не склеишь) и в скольких... предполагается, что любовь — это что-то
живое (способное заращивать раны)?
P.S.
Другая цитата— Татьяна Марковна! — заговорил он, вдруг опять взяв высокую ноту, горячо и сильно. — Ведь если лес мешает идти вперед, его вырубают, море переплывают, а теперь вон прорывают и горы насквозь, и все идут смелые люди вперед! А здесь ни леса, ни моря, ни гор — ничего нет: были стены и упали, был обрыв и нет его! Я бросаю мост чрез него и иду, ноги у меня не трясутся… Дайте же мне Веру Васильевну, дайте мне ее! — почти кричал он, — я перенесу ее через этот обрыв и мост — и никакой черт не помешает моему счастью и ее покою — хоть живи она сто лет! Она будет моей царицей и укроется в моих лесах, под моей защитой, от всяких гроз и забудет всякие обрывы, хоть бы их были тысячи!! Что это вы не можете понять меня!